Пройдя по коридору, Йолара остановилась перед изображением в раме, которое Калифрики поначалу принял за ее портрет: на ней было черное атласное платье с глубоким вырезом и массивный изумрудный кулон в виде кораблика, скользивший по волнам ее груди. Но когда он всмотрелся внимательней, дама на портрете показалась ему более зрелой.
— Моя мать, — пояснила Йолара.
— Такая же красавица, как и ты, — отозвался Калифрики.
В самом конце коридора красный волчок, высотой в рост Калифрики, с грустным пением вращался, балансируя на острие кинжала. Йолара сообщила, что волчок будет крутиться девяносто девять лет без завода.
Она заявила это с такой серьезной миной, что Калифрики не выдержал и расхохотался.
— За все время, пока я здесь, ни разу не слыхал твоего смеха и не видел, чтобы ты улыбнулась.
— Мне, в отличие от тебя, эти вещи давно не в диковинку, — ответила она. — Я вижу их изо дня в день.
Он кивнул в знак согласия.
— Разумеется, — сказал он.
Тогда улыбнулась она. И пожала ему руку на удивление крепко.
На следующий день они отправились покататься верхом на великолепных рогатых конях из металла: он на пурпурном жеребце, она на зеленой кобыле. Они долго сидели на вершине холма, любуясь долиной, горами и крепостью Джероби Клокмана. Калифрики рассказал Йоларе немного о себе, и она, похоже, слушала его с искренним восхищением, а не просто из любопытства. А когда он под конец поцеловал ее, она казалась такой неискушенной. И лишь тогда, когда они неспешно возвращались назад в крепость, она призналась ему, что не знает других людей, кроме отца, — до сих пор ей приходилось видеть только случайных купцов, менестрелей или гонцов, да и то недолго.
— Довольно странный образ жизни, — заметил он.
— В самом деле? — отозвалась она. — Я начала об этом догадываться, начитавшись книг в библиотеке. Но поскольку все это были романы, я не могла с уверенностью сказать, что в них правда.
— Твой отец, похоже, с причудами, — сказал Калифрики. — Хотелось бы мне познакомиться с ним.
— Я не уверена, что он уже совсем поправился, — заметила она. — Он словно бы избегает меня. — Проехав еще немного, она добавила: — Как бы я хотела посмотреть мир, побывать и в других местах.
Той же ночью, как только Калифрики заслышал музыку снова, он медленно и неслышно двинулся вниз по лестнице. Остановился он только у входа в зал, откуда неслись вопли и стенания. Затем он осторожно лег на живот и потихоньку пополз вперед, так что ему удалось изловчиться и заглянуть за угол лестничной площадки, при этом глаза его находились всего в нескольких сантиметрах от пола.
Взору его предстал металлический квартет: жуткие фигуры-калеки с ликами падших ангелов. Все как один изуродованы: серо-стальные, золотые и серебряные тела сильно обожжены, лица рябые, лбы с ветвистыми рогами или короткими рожками. Рваные кожистые перепончатые крылья, словно черные пелерины, свисали с их плеч. Среди них двое скрипачей, волынщик и еще один музыкант, играющий на хрустальных колокольчиках. Музыка была хаотичной, волнующей и чарующей, но какой-то холодной, будто северный ветер в зимнюю ночь. Словно бы вовсе не человеческая музыка, и Калифрики поймал себя на том, что хотел бы знать, уж не сами ли демоны из металла создали эти мелодии. За спиной у них в полу чернели пять отверстий размером с могилу: одна — в центре, остальные окружали ее с четырех сторон. Перед ними в огромном кожаном кресле сидел седой толстяк, черты его Калифрики рассмотреть не мог, поскольку человек прятал лицо в ладонях, сцепив пальцы в замок. Именно поэтому Калифрики сразу же бросилось в глаза кольцо с огромным сапфиром на правой руке человека.
Когда пьеса закончилась, бестии застыли на своих местах. Человек поднялся на ноги и взял в руки тонкую пику с алым древком, прислоненную рядом к стене. Сделав несколько шагов вперед, он ударил ею о каменную плиту в форме полумесяца. Внезапно, развернувшись на месте на шарнирах, музыканты заскользили к своим могилам и опустились в них. Когда они исчезли под полом, каменные плиты-крышки задвинулись, скрыв всякие следы их существования.
Человек водрузил пику на вбитые в стену крюки слева от себя, затем пересек залу и вышел в дверь в дальнем ее конце. Калифрики осторожно встал с пола, шагнул за порог и тоже пересек комнату, он увидел, что человек достиг конца коридора и начала взбираться по лестнице, которая, как ему было известно из предыдущей прогулки, вела в самую высокую крепостную башню. Он выждал достаточно долго и только потом снял со стены пику. Когда он ударил древком о камень-полумесяц, плиты пола открылись, и он заглянул в могилы.
Демоны-музыканты поднялись из них, встали по местам и, подняв инструменты, приготовились играть. Но Калифрики уже успел разглядеть то, что хотел. Он еще раз ударил по камню, и квартет опять убрался назад. Он вернул пику на крюки и вышел из залы.
В глубоком раздумье он долго блуждал по сумрачным коридорам. Когда наконец он дошел до комнаты, где горел свет, и остановился, оказалось, что это библиотека. Заглянув в дверь, он увидел доктора Шонга, который сидел и читал.
— Калифрики, — сказал доктор, — в чем дело?
— Когда хожу, лучше думается.
— Вы еще не совсем поправились, и спать вам куда полезнее, чем думать.
— Я устроен иначе. Когда меня что-либо беспокоит, я хожу и размышляю.
— Не знал об этой вашей технической особенности. Скажите, что вас беспокоит, и, возможно, я сумею помочь.
— Я до сих пор так ни разу и не видел хозяина дома. Знает ли Джероби Клокман о том, что я здесь?
— Да. Я ежедневно докладываю ему обо всем.
— О, а не давал ли он каких-либо особых поручений, касающихся меня?
— Лечить вашу рану, подавать вам еду и следить за тем, чтобы вам оказывали всевозможные почести.
— А не изъявлял ли он желания познакомиться со мной лично?
Доктор закивал.
— Да, но должен вам напомнить, что в последнее время ему нездоровилось. Однако теперь ему значительно лучше, так что уже завтра он пригласит вас с ним отобедать.
— Это правда, что мать Йолары бежала с музыкантом? — спросил Калифрики.
— Именно так я слышал. В те дни меня не существовало. Я был сделан, когда Йолара уже выросла.
— Спасибо, доктор, — сказал Калифрики, — и спокойной ночи.
Он заковылял по коридору, припадая на ногу, но, как только повернул за угол, хромота его сразу пропала. Прошагав дальше по коридору, он присел на скамью, закатал штанину и снял с себя затейливые скобы. Медленно привстал, затем перенес тяжесть тела на больную ногу. Потом ухмыльнулся.
В тот вечер чуть позже Йолара услышала, как кто-то тихонько скребется к ней в дверь.
— Кто там? — спросила она.
— Калифрики. Мне нужно поговорить с тобой.
— Минутку, — ответила она.
Она отворила дверь. Он заметил, что она до сих пор не сняла одежды, которую носила весь день.
— Как ты узнал, что это дверь моей комнаты? — спросила она его.
— Я вышел из своей и поискал, — ответил он. — Это единственная комната, в которой горел свет, — не считая моей и библиотеки, где я оставил доктора Шонга. А покои твоего отца, насколько я знаю, в северной башне.
Она одарила его второй улыбкой.
— Умно, — заметила она. — О чем же ты хотел поговорить?
— Сперва вопрос, если можно.
— Конечно. — Она отступила в сторону и отворила дверь шире. — Входи, пожалуйста.
— Благодарю.
Он сел на предложенный ею стул и затем сказал:
— Несколько дней назад, когда я пришел в себя, доктор Шонг рассказал мне, будто меня нашли тремя или тремя с половиной днями раньше в том самом месте, где со мной приключилось несчастье.
Она закивала.
— Ты была там, когда меня обнаружили?
— Нет, — призналась она. — Мне рассказали о тебе позже.
— Он употребил местоимение «мы», поэтому я предположил, что с ним была ты.
Она помотала головой.
— Скорее всего, кто-нибудь из механических кукол. Но это мог быть и мой отец. Хотя, думаю, нет, ведь он был болен.
— Йолара, — сказал он, — здесь что-то нечисто. Я чувствую, мы оба в большой опасности. Ты говорила, что хочешь уехать. Прекрасно. Собери вещи, и я увезу тебя отсюда прямо сейчас, сегодня же ночью.