– Скоро вас отвезут, – обещает мужчина, проходя мимо пленника в сторону выхода.
Значит, все уже решено. Избежать участи не получится. Связанный и избитый парень не слишком хорошо подходит на роль защитника, а у меня самой нет ни одной идеи, как выбраться из плена.
– Последний вопрос, – крикнул ему в спину парень, обернувшись через плечо. – Скольких ты уже сплавил?
– Я не веду охоту на людей, – ответил мужчина и перешагнул через порог.
Не задерживаясь в камере, Тим вышел следом за ним и плотно закрыл дверь. Затем раздался звук ключа, проворачиваемого в замочной скважине. Нас заперли, и это было вполне ожидаемо. Понимая, что на какое-то короткое время мне ничего не грозит, я аккуратно распрямилась и пошатываясь подошла к ближайшей стене. Села, прислонившись к ней спиной и, чтобы отвлечься от болезненной пульсации в животе, принялась рассматривать бетонную коробку. Парень, видимо, в надежде развязать веревки, задвигал запястьями за спиной, и на его жилистых руках, словно рисуя карту разветвления рек, появились вены. Попытка не принесла нужного результата, – поняв это, он бросил свою затею.
Я положила подбородок на согнутые колени и закрыла глаза, чувствуя ступнями холод от пола. Прошло не больше минуты, прежде чем едва различимый шорох привлек мое внимание, заставив поднять веки и посмотреть на парня. Он встал на ноги и теперь внимательно разглядывал меня. Лунный свет, проникавший сквозь решетчатое окно у самого потолка, падал на его лицо, освещая разбитую губу, синяк на скуле, и скользил дальше, играя бликами на сережках в левом ухе. Три из них в виде колец шли от мочки и выше. Четвертая же представляла собой небольшой полукруг и находилась на внешнем хряще. Черные волосы, собранные в хвост, доходили до середины бедер. Шею в несколько слоев обматывал грязный потрепанный бинт.
– Привет, – непринужденно произнес парень. – Меня зовут Рен.
Все, на что у меня хватило сил, – слабый кивок в ответ.
– А тебя? – его голос не звучал дружелюбно или враждебно.
– Я, – начала я осипшим голосом, – я не помню, – небольшая пауза в новой попытке вытолкнуть из памяти хоть что-то похожее на собственное имя. – Или не знаю, – добавила сдавленным шепотом, признавая свое поражение.
Еще совсем недавно мне нестерпимо хотелось жить. Теперь же слишком большое количество событий за столь короткий промежуток времени принесло сильную усталость. Есть ли смысл пробовать отыскать собственное имя в закоулках памяти, когда впереди маячит перспектива оказаться в руках садиста?
– В твоей голове присутствуют хоть какие-то обрывки воспоминаний до того, как ты очнулась у меня на руках? – поинтересовался Рен, приближаясь и останавливаясь напротив.
Я нахмурилась, старательно припоминая. Нет, ничего, пусто. Позвонок неприятно заныл, стоило лишь вернуться мыслями к видению о холме и надвигающейся буре. Но ведь оно не принадлежит мне, а раз так, значит, я о себе ничего не знаю.
– В таком случае, – с едкой усмешкой проговорил Рен, – добро пожаловать в прогнивший мир. – Он медленно поклонился, словно только что отыграл спектакль перед зрителями в театре и, выдержав паузу, продолжил: – Сюда попадают грешники после смерти.
– Хочешь сказать, я в аду? – спросила я, чувствуя сомнение насчет правдивости его слов.
Или мне действительно не посчастливилось родиться в страшном мире, или же Рен психически нездоровый.
– Даже не мечтай. Это место хуже, – пояснил он, не сводя с меня глаз и продолжая надменно улыбаться.
Видя недоверие на моем лице, Рен выпрямился и сел рядом со мной, прижимаясь своим плечом к моему.
– Здесь нет ада и рая, ангелов и демонов, – продолжил говорить он. – Так что оставь эту чушь там, откуда ты пришла, и больше не перебивай меня. – Рен ненадолго замолчал, устраиваясь поудобнее. – В этот мир стекаются люди, совершившие разные грехи, – опираясь спиной на стену, вытянул одну ногу вперед, а другую согнул в колене. – К примеру, убийство, – безэмоционально принялся перечислять, повернув ко мне голову. – Ну или самоубийство, что тоже считается грехом.
Казалось, что хуже уже быть не может, но слова Рена доказывали обратное. Мое недоверие постепенно ослабевало под напором его уверенности в собственной правоте. Мысль о жутком мире вызвала новый прилив страха, который начал подниматься со дна желудка, расходясь рябью по поверхности обретенной шаткой веры в кошмар и разрушая иллюзию сна. Реальность ледяными пальцами сдавила шею.