- Ты, наверно, по правде дура, - сказал я. - Ну, пускай это был бы ваш забор. Мне, значит, надо было прийти и спрашивать: «Можно, я досочку оторву?» Что я, поленом стукнутый?
Майка была теперь не насмешливая, а даже немножко грустная.
- А ты бы все равно не пришел, - негромко сказала она. - Ты не знаешь, как у нас калитка открывается. Там надо за шнурок дернуть.
- Ну и дергай свой шнурок, - пробормотал я.
Она еще помолчала, отвернувшись, посмотрела зачем-то на свою калитку и тихо спросила:
- А хочешь, покажу, как открывается?
- Больно надо… Я к вам не собираюсь.
- Ну, а если… А вдруг пойдешь?
- Доски просить, да? Мне они больше ни капельки не нужны.
- Ну… а если просто так? - сказала она, глядя в тротуар.
- Зачем? - охрипнув от неловкости, спросил я.
- Ну, так… Поиграть…
Я подавил смущение и хмыкнул:
- «Поиграть». Как играть-то?
- Ты разве никак не умеешь? - спросила она и глянула опять слегка насмешливо.
Я сказал обидчиво:
- Я-то по-всякому умею.
- А в «чапаевцев»? - И она пощелкала пальцами, будто гоняла по шахматной доске круглые деревянные шашки, которые изображали в игре всадников.
- Ха! - сказал я. Она, девчонка, еще спрашивает меня об этой игре!
- Давай? - сказала она.
- Ну, давай, - небрежно согласился я. - Только гонялку домой отнесу.
Мы подошли к ее калитке. Майка показала, как дергать шнурок, и ушла. А я должен был отнести колесо.
Но сразу домой я не пошел. Я прижался носом к забору и смотрел в дырку от сучка вслед Майке. Как она идет к своему крыльцу. Вот она поднялась по ступенькам. Вот остановилась. Стоит и водит пальцами по перилам, будто что-то рисует…
Я оторвался от забора, потому что почувствовал спиной неприятный взгляд.
На тротуаре стоял Толька. Он молча рассматривал меня и лениво шевелил за щекой языком. Щека от этого вздулась и неприятно двигалась.
Я растерялся и, кажется, покраснел.
- Ну, че, Клямпик, - сказал Толька ехидно и без улыбки, - за невестой подглядываешь? Смотри-ка, весь нос в занозах. И пузо.
Ух, как я его ненавидел в этот миг! Его косую белобрысую челку, беспощадные табачные глаза, его большие прозрачные уши и тонкий безжалостный голос!
И он знал, что я его ненавижу. И знал, что моя ненависть беспомощна, потому что я боюсь.
- Гнида! - сказал я со слезами. Плюнул в него и побежал. И побежал сейчас, пожалуй, не из-за страха, а из-за отчаянной и жалкой обиды, из-за злости на себя.
Он не гнался.
Дома я успокоился. Ну и пусть, решил я. Пусть насмехается. Пусть всем говорит, что мы - жених и невеста. А мы все равно будем играть с Майкой. Всегда! Назло!
Я отдышался, кинул в угол колесо и каталку, потом высунулся в окно: ушел ли Толька?
А он не ушел. И не собирался. Он сидел на тротуаре и крошечным ножиком остругивал здоровенную палку.
Вот паразит! Ну что ему там надо? Ведь Майка меня ждет.
Я повременил и выглянул снова. Сидит! Мало того: он заметил меня. Ухмыльнулся, засвистел и уселся поудобнее.
Все было ясно. Он знал, куда я собираюсь. Он решил караулить.
Сначала он лишил меня моего самоката, моего «Оленя». Сейчас он разрушает начало моей и Майкиной дружбы.
А я? В отчаянии я так трахнул по стенке локтем, что посыпалась известка.
Я трус, трус! Трус!! Так мне и надо!
ГДЕ СИНИЙ ВЕТЕР ВСТАЕТ…
Я просидел дома до прихода мамы.
- Странно, - заметила она. - Что это ты не гуляешь? И кислый. Натворил что-нибудь?
- Ничего.
- Ну и прекрасно.
Мы поужинали. Потом мама переоделась. Она надела синее шелковое платье. Это платье мне нравилось. Мама в нем делалась очень молодой и красивой. И веселой. Но я не любил все-таки, когда это платье появлялось на свет. Значит, мама куда-то собралась, и ее весь вечер не будет дома.
- Мам, ты куда?
- Батюшки! Ты что, маленький? Будешь плакать: «Мама, не уходи»?
- Не буду я плакать, - сказал я, надувшись. - Просто сидеть одному неохота.
- Не сиди. Погуляй. Все равно ведь каждый вечер бегаешь.
Ага, «погуляй»! Если бы она знала!
- Надоело мне гулять.
- Владик, ну что за капризы! Сегодня симфонический концерт в городском саду. Это бывает раз в несколько лет. Неужели я не могу послушать?
- А я?
- Что «а я»?
- Тоже хочу на концерт, - уцепился я. Это было все-таки лучше, чем сидеть дома.
- Ты серьезно? Это ведь не кино.
- Ну и что! Кино я видел, а концерты ни разу.
- Ладно… - сказала мама. - Куда тебя девать.
Она дала мне белую рубашку, новые штаны (те, которые сшила из обрезков американских брюк), расчесала на косой пробор мои космы (я терпел) и сказала: