Подумал я так и решил незамедлительно придти на выручку товарищу, который и сам меня не раз из переделок геройски выручал. Прокашлялся в кулак громко, чтоб обратить не себя внимание, и спокойным-преспокойным голосом сказал:
– Вообще-то, премудроковарный. я тут по делу.
– Это по какому же такому делу? – продолжая пялиться на Улому, спросил Ледовитов. Спросил развязно, чтобы скрыть замешательство. Давно его, видимо, по старинке-то не величали. Отвык.
А мне пришлось по нраву его тёмное эго подзуживать.
– Видите ли, премудроковарный, – пояснил я с той степенью иронии, которую не каждому дано осознать, но всякому позволено уловить, – мне сегодня приспичило сущность Запредельную сдать. – Не дожидаясь встречного вопроса, тут же вынул из кармана флакон царицы Хатшепсут и протянул в его сторону: – Вот эту вот.
– Что за хрень? – отпрянул Ледовитов.
– Куньядь вульгарная, она же хворь конотопского чудодея, – пояснил я. – Прошу принять. По акту, разумеется. Я изловил, а уж развоплощайте сами. У меня Сила в отличие от вас не казённая. Только тару потом, пожалуйста, верните, она дороже "Мазерати" стоит. И пробочку не забудьте. Притёртая.
Некоторое время Тёмный пытался понять, в чём подвох, где его дурят и как на это реагировать, не сообразил ничего и, пытаясь выдержать марку, велел Уломе:
– Оформить и доложить. – Потом махнул рукой в сторону Самохина, лицо которого за всё это время не выразило не единой эмоции. – С этим закончили?
Улома посмотрел через голову Ледовитова на меня и, когда я кивнул, процедил сквозь зубы:
– Так точно, господин полковник, закончили.
– Ступай в конференц-зал, – приказал Ледовитов эксперту. Причём сделал это в таком пренебрежительном тоне, будто это был его личный хомм.
Разумеется, Самохин, этот гордый, свободный и уважающий себя человек, не сдвинулся с места. Даже и не подумал. Мало того, с демонстративной неспешностью вытащил носовой платок, шумно в него высморкался и столь же неторопливо спрятал платок в карман. Затем, сложив руки на груди, уставился на график раскрываемости тяжких преступлений и стал всматриваться в него с таким напряжённым интересом, будто это был плакат с послом доброй воли Организации Объединённых Наций Анжелиной Джоли. Причём неглиже.
Ледовитов в ответ на откровенный демарш независимого во всех смыслах эксперта поиграл желваками, но грубить не стал, почувствовал, видать, что, перегнув палку, получит совет идти куда подальше уже открытым текстом. Снова потеребил узел ни в чём неповинного галстука, затем, как бы между прочим, глянул скользящим взглядом на свой японской кварцевый хронограф и стылым голосом произнёс:
– Сейчас по времени перерыв, но чтоб после перерыва… Я проверю. Понятно?
Самохин никак не отреагировал, и в кабинете вновь повисла гнетущая тишина. Чувствовалось, как с каждой секундой атмосфера делается напряжённей и напряжённей, как постепенно становиться она предгрозовой. И чем бы это всё кончилось, честно говоря, не знаю, вряд ли чем-нибудь хорошим, но когда напряжение достигло зенита, дверь в кабинет открылась без стука, и на пороге нарисовался запыхавшийся капитан Воскобойников, личный адъютант Ледовитова.
– Марк Семёнович, – заискивающе сказал этот белобрысый заморыш, – извините, что прерываю, но Москва срочно вызывает по ЗАС-каналу.
– Да, Фёдор, иду, – отозвался Ледовитов. Глянул в последний раз на Самохина нелицеприятным взглядом, покосился на меня, зыркнул на Улому и пошёл на выход с гордо поднятой головой.
Когда дверь за ним захлопнулась, я спросил:
– Люди-человеки, что это было?
Ничего люди-человеки дракону не ответили. Самохин лишь пожал плечами, а Улома махнул раздражённо рукой. И тогда я сам для себя прокомментировал ситуацию:
– Конь и труп дракона рядом на песке. В обмороке конный, дева в столбняке.
– Во-во, в столбняке, – согласился Улома, рухнув в кресло. – Сколько кондотьеров у нас сменилось за последнее время, страшно сказать, но такого урода ещё никогда не было.
– Правда твоя, – согласился с ним Самохин. – Не кондотьер он, а какая-то бледная тень кондотьера. Скорей бы уже Архипыч из отпуска вернулся. Вернётся, живчик этот опять в столице засядет на дистанционный командировочный режим. И будет нам счастье.
Вторя ему, Улома посетовал:
– Ей богу, не Пост у нас городской в последнее время, а какой-то подкидной мостик для дико летающих по должностям шустрил. – Выругался после этого замечания грязно и, саданув раздражённо кулаком по столу, задался вопросом: – И почему нынче всё не так как в старину?
Вопрос был без сомнения риторическим, однако Самохин счёл нужным на него ответить.
– Непривязанный медведь под дуду не пляшет, – мудро заметил он. Помолчал и добавил: – Одна радость – система гнёт и тех, кто за систему. Сколько бы я не фордыбачил, а этот высший даже и не подумает меня в паука превратить. Карьера пуще личных обид.
– Из обоймы вылетит, он тебе всё припомнит, – пообещал Улома. – Всё всем припомнит. Такие говнюки ничего не забывают.
– Такие говнюки из обоймы не вылетают, – возразил ему эксперт.
Хотя и не мог я по понятным причинам прочувствовать в полной мере ситуацию изнутри, прекрасно понимал, отчего эти ребята так кручинятся-печалятся. Был, что говорится, в теме. А тема та непростая и уходит корнями в глубь веков глубокую.
Изначально, когда система Постов только-только начала зарождаться, главных постовых в каждом городе посвящённые выбирали самостоятельно. Процедура была естественна, прозрачна и проста до безобразия: объявляли раз в несколько лет общий сход и выбирали кого хотели большинством голосов. Разумеется, в результате такого непосредственного волеизлияния чаще всего кондотьером (так по аналогии с итальянскими наёмниками сначала в шутку, а затем и официально стали со временем называть в разных краях этих бравых парней) становился наиболее авторитетный и энергичный боевой маг. Никто особо не смотрел, Светлый он там или Тёмный, после принятия нивелирующей присяги это уже не играло никакой роли, главное, чтобы человек опытный был и в известной степени справедливый. А команду он уже сам набирал. И сам же, исходя из местных традиций, нравов и условий, определял формы и методы защиты Устава. Коротко говоря, в оперативном плане имел шеф блюстителей колдовского порядка полную свободу в выборе манёвра. Но и ответственность за безопасность местного колдовского сообщества нёс также в полной мере. Что, как мне кажется, очень и очень справедливо.
До поры до времени такая система всех вполне устраивала, однако где-то с середины семнадцатого века стала она мало-помалу видоизменяться. В силу того, что с увеличением способов и скорости коммуникации стремительно нарастала необходимость во взаимодействии между различными Постами, возникла потребность в координации их действий. Где координация, там и централизация. В результате появились корневые региональные Посты, затем узловые, а потом и центральные. Дальше этот бюрократический ком уже было не остановить. К середине восемнадцатого века возник Конвент кондотьеров – мощная силовая структура безопасности с чёткой вертикальной системой управлением. В конце восемнадцатого века (вовремя, надо сказать, опомнились, ещё чуть-чуть и было бы поздно) эту структуру, взял под своё крыло (можно так сказать, а можно честнее – подмял) Предельный съезд сыновей седьмого сына. Взял, конечно же, не без некоторого со стороны кондотьеров борения. К слову говоря, это сопротивление в тёмные анналы колдовского мира вошло как "Февральские события", а в светлые – как "Путч семнадцати дерзких".
Вообще-то, если рассудить непредвзято и на трезвую голову, то всё это вполне логично: раз у Чёрного совета или Великого круга пятиконечного трона и у Белого совета или Большого собрания несущих Дар во благо есть свои секретные службы (соответственно – карагот ордена усмирителей и контрразведка, она же гильдия примирителей), то почему бы и самому главному совету всех посвящённых не иметь такую службу? Как по мне, так нет никаких причин не иметь. Даже напротив – есть очень много веских причин иметь. Баланс сил штука важная, тут лучше перебдеть, чем недобдеть. Хотя бы в принципе.