Ракушун, бормоча что-то себе под нос, вскарабкался на стул. Все его жесты явно напоминали крысу, пытающуюся изобразить человеческое дитя.
— Если не раздобудешь хоть какие-нибудь ножны для этой штуки, этак можно и поранить кого-нибудь.
— Да, можно, — вяло согласилась Ёко.
Ракушун, склонив голову набок, посмотрел на неё.
— Ты ведь сказала, что пришла из Хайро?
— Верно.
— Но Хайро находится не в Кей. Разве это не деревня в графстве Шин, у Восточного побережья?
«Наверняка он знает, о чём говорит», — безучастно подумала Ёко, но ничего не ответила.
— Кажется, там недавно был какой-то переполох.
Ёко упорно молчала.
— Вроде бы выбросило на берег кайкъяку, которая потом, кажется, умудрилась сбежать.
Ёко нахмурилась и, сама того не замечая, потянулась за мечом.
— К чему ты ведёшь?
— Красноволосая девушка шестнадцати-семнадцати лет, в последний раз её видели с мечом без ножен. Вооружена и очень опасна.
Он помолчал и добавил.
— Ты покрасила волосы, Ёко.
Сфокусировав внимание на Ракушуне, она сжала рукоять меча. Из-за того, что его лицо было так не похоже на человеческое, ей было слишком трудно понять, что оно выражало.
— Ну, по крайней мере, так объявил местный магистрат.
— Местный магистрат…
— А с чего вдруг такая паника? Если бы я хотел тебя выдать, я бы подождал полицейских. Говорят, за тебя назначена большая награда.
Ёко сбросив покров с меча, встала и направила на него обнажённый клинок.
— Что тебе нужно?
Грызун, подняв на неё чернильно-чёрные глазки, пошевелил шелковистыми усиками.
— Ну и характер у тебя.
— Зачем ты меня спас?
— Зачем я тебя спас? Ну, видишь ли, если уж я нахожу какого-то несчастного, валяющегося посреди дороги, то не могу просто пройти мимо, вот и привёл тебя домой. Разве то, что я тебя выходил не говорит само за себя, что я не собираюсь выдавать тебя властям?
Но Ёко просто не могла ему поверить. Стоит вот так довериться людям, и ты сразу же угодишь в ловушку.
— Всех кайкъяку отсылают в столицу графства. Если они хорошие, их просто заключают под домашний арест. Если плохие, их ждёт топор, и, как мне кажется, ты из последних.
— С чего ты взял?
— Говорят, ты какая-то страшная колдунья. Ты приказала йома атаковать конвой, который тебя сопровождал, и воспользовалась случаем, чтобы бежать.
— Ничего я йома не приказывала.
— Так я и думал, — согласно кивнул грызун. — Сомневаюсь, что можно так легко командовать йома направо и налево. Если честно, не думаю, что это ты отдавала приказания йома. Думаю, что как раз ты была их целью.
— Я… я не знаю.
— Ладно, в любом случае, ты плохая кайкъяку. Любой, кого преследуют йома, должно быть, с гнильцой.
— И что если так?
— В девяти случаях из десяти, если кайкъяку попадает к губернатору, о нём больше ни слуху, ни духу. Так что, ничего удивительного в том, что ты сбежала. Но ты хоть знаешь, куда тебе нужно бежать?
Ёко не нашлась, что ответить.
— Разумеется, нет. Тебя совершенно случайно занесло в наш тихий уголок. А идти-то надо было в Эн.
Ёко пристально посмотрела на грызуна, но, опять-таки, ничего не смогла понять из выражения его мордочки.
— Зачем?
— Видишь ли, не нравится мне сидеть и смотреть, как кого-то убивают, — рассмеялся Ракушун. — Конечно, проливать слёзы по каждому бандиту, отправленному на виселицу, я тоже не собираюсь. Но казнить кайкъяку только за то, что они кайкъяку, это уж чересчур.
— Но, я же плохая кайкъяку, не так ли?
— Ну, так говорят местные власти. Но мне кажется, что среди кайкъяку есть как плохие люди, так и хорошие — как и везде. Трудно определить такие вещи, полагаясь только на собственные догадки.
— Плохие кайкъяку приносят царству одни несчастья.
— Бабушкины сказки.
Быстрота ответа и голос, которым это было сказано, сразу зажгли у неё в голове красную лампочку. То же самое она уже слышала от другого человека в этой же стране, только в тот раз, это была женщина.
— Значит, по твоим словам, если я пойду в Эн, мне там помогут?
— Конечно. Император Эн предоставляет кайкъяку убежище. В Эн они могут вести как все, обычную жизнь, в доказательство того, что это люди бывают и плохими и хорошими, а не кайкъяку. Поэтому-то тебе надо идти в Эн. А теперь, может, опустишь, наконец, эту страшную штуковину?
Ёко, несколько поколебавшись, опустила меч.
— Присаживайся. Чай стынет.