Хоть памперсами торговать, лишь бы был результат…
– Волка ноги кормят, в общем. Слушай, Забродов, мы что же, так и будем здесь стоять? Всухую? Я тебя, дьявола, сто лет не видел.
– А ты не занят? – спросил Илларион.
– Отчасти, – пожал плечами Балашихин. – Это все ерунда. Хочу погулять. Где тут ближайший водопой?
Я угощаю.
– Мысль сама по себе заманчивая, – с некоторым сомнением в голосе произнес Илларион, хорошо помнивший, что такое «гулять» в понимании Николая Балашихина. – Только я за рулем.
– Да, – опечалился Балашихин. – Жалко, что у тебя не БТР, а всего лишь «Лендровер». На нем без сознания далеко не уедешь.
– Н-да, – сказал Илларион. – Ты, я вижу, тоже не меняешься.
– Старею, старею, – заверил его Балашихин. – Больше трех бутылок мне уже не выпить. То есть можно, конечно, и пять, но наутро не помню ни хрена, и голова раскалывается…
– Кошмар, – сочувственно сказал Илларион и, не удержавшись, фыркнул: сетования экс-майора и в самом деле выглядели комично. – Ладно, инвалид, поехали ко мне. Посмотришь, как я живу, а заодно и жажду утолим.
– Поехали, – сказал Балашихин. – Жажда жаждой, а ребят помянуть надо.
– Это да, – сразу становясь серьезным, сказал Илларион. – За ребят я давно не пил.
– Что так? – спросил Балашихин, рассеянно подрисовывая к портрету на крыле «Лендровера» огромные, закрученные штопором усы.
– Не с кем, – признался Илларион. – Один я не пью, а те, кто здесь остался.., ну, в общем, у них другие заботы, и тосты другие. Слишком много воды утекло.
– И не только воды, – добавил Балашихин. Он оставил в покое усы и теперь подрисовывал к рожице генерал-полковничьи погоны. Художником он был аховым, и вместо генерал-полковника у него получился старший прапорщик, но зато как живой. – И крови тоже.
– Да, – согласился Илларион, – и крови тоже. Ну мы поедем, или ты хочешь еще порисовать?
– Поедем, – сказал Балашихин.
Он извлек из кармана своего строгого пиджака белоснежный носовой платок и тремя быстрыми движениями стер рисунок. Оглядевшись в поисках урны и не найдя ее, он скомкал платок и затолкал его в карман. Илларион Забродов, с рассеянным интересом наблюдавший за его манипуляциями, заметил при этом, что пиджак у Балашихина подозрительно оттопыривается слева под мышкой. Он мысленно пожал плечами: если Балашихин и соврал насчет своего увольнения, то, надо полагать, имел на то веские основания. И потом, подумал Илларион, отпирая дверцу «Лендровера», все мы столько лет проходили с оружием, что теперь без него ощущаем себя не вполне одетыми.
– Прошу, – сказал он, распахивая перед Балашихиным дверцу.
Экс-майор заглянул в салон и покрутил головой.
– Обалдеть можно, – сказал он. – Все как тогда.
Не хватает только автомата между сиденьями и ящика «хейнекена» сзади. Помнишь, как тогда Мещеряков орал?
Илларион невольно ухмыльнулся.
– Орать орал, – сказал он, – но пиво пил не хуже других.
– Ну так! – с энтузиазмом воскликнул Балашихин. – В такую-то жару… Кстати, как у него дела?
Служит?
– Гм, – сказал Илларион и сделал неопределенное движение бровями. Распространяться о делах своего бывшего начальника он не хотел, тем более что, уйдя со службы, принципиально перестал интересоваться тем, что составляло служебную тайну.
Балашихин верно истолковал эту пантомиму.
– Понятное дело, – нисколько не обидевшись, сказал он. – Значит, служит. Не генерал еще?
– Нет, – сказал Илларион, – еще не генерал.
– Это он зря, – с серьезным видом заметил Балашихин. – Генералом быть хорошо.
Ловким движением нырнув на переднее сиденье «Лендровера», он немного попрыгал на потертой подушке, скрипя старыми пружинами.
– Никогда не думал, что будет так приятно снова посидеть в этой старой каракатице, – сказал он. – Ты молодец, Илларион. Эта машина – как кусок нашей молодости.
– Хорошая машина, – сдержанно согласился Илларион, усаживаясь за руль и запуская двигатель.
Через полчаса, сделав короткую остановку у гастронома, «Лендровер» подъехал к старому дому на Малой Грузинской и, виртуозно вписавшись в узкую арку, вкатился во двор.
Забродов открыл глаза, как всегда, в половине шестого утра, за несколько секунд до того, как должен был зазвенеть будильник. Глаза открылись с некоторым трудом, а это было отклонением от нормы: раз и навсегда приученный к железной дисциплине организм не имел привычки протестовать против ранних подъемов. Рука, протянутая Илларионом для того, чтобы выключить будильник, заметно дрожала. Это уже не лезло ни в какие ворота, и тогда Илларион вдруг разом вспомнил подробности предыдущего вечера.
– Елки-палки, – сказал Илларион и с усилием сел на кровати. Мир качнулся и косо поплыл куда-то влево, грозя сбросить Иллариона вместе с кроватью в безвоздушное пространство. – Стоять! – приказал миру Илларион, и мир послушно замер в ожидании дальнейших распоряжений. – Мой папаша пил, как бочка, и погиб он от вина, – сообщил ему Илларион.
Он обвел квартиру мутным с похмелья взглядом и вздохнул. Некоторые люди совсем не меняются с годами, подумал он, и это, наверное, хорошо.., для них. Надо будет прибрать, а то у домработницы сердце слабое. Да и до ее прихода еще дожить надо, а это как-никак три дня… За три дня в этом бардаке все ноги переломаешь. «Э, приятель, – подумал Илларион, – да ты, кажется, крутишь хвостом, тянешь время и вообще отлыниваешь. Ну-ка, подъем!»
Он резко вскочил, с трудом сохранив при этом равновесие, и, не входя в подробности своего самочувствия, принялся одеваться. Натянув чистый камуфляжный костюм и тяжелые армейские ботинки, он вышел из квартиры, даже не посмотрев в окно, чтобы узнать, какая сегодня погода: погода в данном случае на его планы не влияла.