Производил он удивительное впечатление. Он походил на человека, который вечно чего-то боится, внезапно прислушивается, не приближается ли кто-нибудь незнакомый. Беспокойно бегающие глаза старца заволокло какое-то печальное раздумье, особо выраженное в их подвижности.
Он явно избегал каких-либо личных подробностей, в особенности же тех, которые могли бы пролить определенный свет на его прошлое. Говорил он о вещах общих либо текущих, воззрения на которые имел достаточно четкие, исполненные практичной житейской мудростью. Как мне показалось, человеком он был глубоко верующим, судя по нескольким высказываниям, отмеченным религиозно-мистическим духом.
В общем, он мне очень понравился, и я старался сразу же, в тот первый вечер, снискать его расположение. Каким-то образом усилия мои увенчались желаемым результатом. Жрэнцкий начал посматривать на меня все более спокойным и одновременно доброжелательным взглядом, с большей долей доверия. Когда около восьми часов вечера мы расставались недалеко от лесной сторожки, к которой я его проводил, у него на глаза накатывались слезы, и он с чистым сердцем пожимал мою руку. Прощаясь, мы условились встретиться через несколько дней; старик обещал взять меня с собой на глухариную охоту.
Так, завязавшееся знакомство вскоре обрело черты близкой дружбы. Жрэнцкий охотно вступал со мной в долгие беседы, в ходе которых постепенно, незаметно приоткрывал краешек занавеса над своим бурным прошлым. Из этих рассказов я узнал, что в молодости он скитался по всему миру, участвовал в нескольких кампаниях в разных частях света, после чего взял в жены прекрасную и любимую женщину. Но, потеряв ее, снова продолжил свое странствие, которое наконец завело его, изможденного годами, после длительного тюремного заключения, связанного с политическими преступлениями, в леса графа С.
Тут-то он и решил провести остаток своей неспокойной жизни.
Хотя он привел мне множество подробностей из своего авантюрного прошлого, из некоторых белых пятен в его истории я сделал вывод об определенных недомолвках; он не хотел или не мог всего рассказать.
Хотя наши с ним отношения были практически дружескими, он ни разу не пригласил меня к себе; мы встречались в городке, в поле, на лесных дорогах или у меня дома. Этим он меня немного раздражал, так как именно лесная сторожка интересовала меня больше всего. Потому как показаться назойливым я совершенно не желал хотя бы из опасения возбудить подозрения, мне не оставалось ничего иного, как пойти на хитрость. Пусть с неохотой, но пришлось ей воспользоваться.
Однажды после знойного дня, под вечер разбушевалась ужасная буря, озаренная блеском молний, сотрясаемая стократным эхом громовых раскатов. Дождь лил непрерывным потоком, на сумрачном небе, в дикой погоне неслись кучевые облака.
Я решил воспользоваться ливнем, которого уже давным-давно поджидал. Я надел высокие кожаные сапоги, толстую резиновую куртку и такую же шляпу и, перевесив через плечо ягдташ[12] вместе с ружьем, двинулся к лесной сторожке.
План мой был предельно прост. Якобы я был застигнут бурей в лесу во время дальней вылазки в чащу, в позднюю пору. Под этим предлогом я намеревался войти под кров Жрэнцкого и переждать здесь некоторое время, пока она не стихнет. Моя хитрость имела все шансы на успех, ведь дом старого охотника находился в значительном удалении от городка, а дорога, извивающаяся среди чистых полей, в такой ужасный ливень была непроходимой. И как старый добрый знакомый я имел полное право рассчитывать на радушие хозяина.
Оказавшись на месте, я специально зашел со стороны леса, чтобы, взглянув в окно, убедиться, что старик у себя. Внутри теплился ночник, на муслиновой занавеске выделялась застывшая в своей неподвижности неприятная сцена. Только тень головы, находящаяся посередине, как всегда колыхалась из стороны в сторону в безнадежном сомнении. Тогда Жрэнцкий сидел дома, погруженный в мрачное раздумье, так как я теперь уже не сомневался, что движущийся силуэт на нижнем краю занавески принадлежит именно ему.