Икан Гультрэ
Тень. Своя судьба
Часть I. ШКОЛА ТЕНИ
-- Вставай! Пора!
Голос ввинчивался в сознание, отравляя пространство сна и оставляя лишь одно желание -- спрятаться, укрыться от него.
Я перевернулась на живот и зарылась лицом в подушку, натягивая на голову одеяло.
Вообще-то я приучена вставать с постели по первому сигналу. Но именно сегодня одолевало желание пробурчать-проныть сиплым спросонья голосом: "Ну-у, нянюшка... еще капельку".
"Нянюшка" -- это было из другой жизни. Из глубокого детства, память о котором подернулась непроницаемой пеленой. И та, что пришла сейчас за мной -- не нянюшка вовсе. Она -- мой персональный кошмар, во сне и наяву, с самого своего появления в моей жизни.
***
Дама Релута, директриса воспитательного дома для девочек, пыхтя и отдуваясь, волокла меня за руку по коридору. Иногда, сделав несколько быстрых шагов, мне удавалось поравняться с ней, но чаще я отставала, плелась за директрисой, загребая ногами, и пялилась на ее пышный зад, колыхавшийся под складками юбки. Это зрелище меня завораживало, оно олицетворяло могущество и власть директрисы. Даму Релуту у нас боялись -- наказания, которые она придумывала за детские провинности, свидетельствовали об изощренной фантазии. Даже воспитатели старались покрывать наши шалости, чтобы лишний раз не дать ей возможность эту фантазию проявить.
Я не боялась, хотя и мне доставалось не меньше, чем другим. Просто дама была частью моего мира, незыблемым символом приютской жизни, одним из якорей, приковывавших меня к реальности и не позволявших окончательно погрузиться в мечты и смутные воспоминания.
Директриса открыла дверь своего кабинета и втолкнула меня внутрь. Там, в кресле для посетителей, сидела ОНА. У нее были жесткие черты лица, словно высеченного из слоистого камня, смуглая кожа и темные, почти черные глаза, взгляд которых сразу захватил меня в плен.
-- Вот, -- выдохнула дама Релута, -- всё как вы заказывали -- и возраст, и умственное развитие, и внешние данные.
-- Родственные связи? -- гостья спрашивала у директрисы, но смотреть продолжала на меня.
-- Нашли три года назад под дверью воспитательного дома. Девочка сказала, что привела ее нянька. О себе она ничего не помнила, даже имени. Мы назвали ее...
-- Меня не интересует, как вы ее назвали! -- пресекла гостья пространные объяснения директрисы.
Так я лишилась одного из своих якорей -- имени. Но дама Релута ошибалась -- кое-что я все-таки помнила. Воспоминания были не слишком ясными, словно подернутыми туманной дымкой, но иногда из этого тумана проступали лица и даже целые сцены. Имен и названий у этих видений не было, но русоволосую женщину с мягким, округлым лицом и ясными голубыми глазами я решила считать своей мамой, потому что мне нравилось, как она улыбалась и смотрела на меня. А суровый мужчина с тяжелым взглядом, который смягчался, стоило в поле зрения появиться мне или этой женщине, был, конечно, отцом.
Няньки в той жизни не было. Она появилась позже и что-то сделала со мной, отчего прежняя жизнь обратилась туманным сном, утратив четкие очертания. И после привела меня сюда и оставила на крыльце со словами: "Так будет лучше".
-- Магический дар? -- спрашивала меж тем гостья.
-- Отсутствует, -- докладывала директриса, -- проверяли дважды -- при поступлении, а потом еще раз, год назад
-- Подходит, -- коротко отозвалась гостья, -- а теперь оставьте нас одних.
И директриса -- могущественная, незыблемая дама Релута, которой все так боялись, -- съежилась и уступила свои владения другой женщине -- более сильной и властной, которой она сама опасалась.
-- Подойди, -- скомандовала новая хозяйка кабинета, едва за директрисой затворилась дверь.
Я осторожно приблизилась. Эта женщина, в отличие от дамы Релуты, действительно пугала меня. Было в ней что-то, заставлявшее мою душу трепетать и сжиматься.
Женщина поднялась, обошла меня кругом, внимательно разглядывая и хмыкая, затем плеснула в стакан воды из графина и туда же накапала янтарного цвета жидкости из пузырька, который она извлекла непонятно откуда.
-- Пей! -- она протянула мне стакан.
Возражать я не посмела, выпила.
Женщина пристально уставилась на меня. Мне показалось, что ничего не изменилось. Просто в какой-то момент стало вдруг все равно, что со мной будет дальше. И страшно больше не было, только как-то неправильно, словно я очутилась в неположенном месте, а как из него уйти -- не знаю. Только это и вызывало смутное беспокойство.
-- Разденься!
Я послушно стянула с себя приютское платье, оставшись в ветхих панталончиках.
-- Повернись ко мне спиной! -- снова скомандовала женщина. -- А теперь стой и не двигайся.
Стоять голышом было холодновато, и это на какое-то время привело меня в чувство, заставив вновь испытать страх, но когда моей спины коснулось что-то мягкое и влажное, все остальное сразу утратило значение. Страшная женщина рисовала на моей спине причудливые узоры, и только это было важным и составляло всю мою жизнь -- я существовала лишь в месте соприкосновения кисти с телом, больше нигде.
А потом она убрала кисть, а когда я всхлипнула, ощутив потерю, наклонилась и шепнула мне в ухо:
-- А теперь повторяй за мной: отдаю себя тени, имя свое -- древним богам, послушание свое -- Бьярте Солнум, магу и алхимику.
Я повторила, и тогда она вновь коснулась кистью моей кожи, завершив узор последним завитком.
Я была уверена, что после этого она заберет меня с собой -- я ведь обещала ей свое послушание, -- но дама Релута, которая за дверью ожидала дозволения войти, вновь отвела меня в жилой корпус. Правда, в общую спальню я не вернулась -- меня поселили в отдельной каморке, рядом с комнатами ночных нянь.
Уже лежа в постели, я пыталась обдумать произошедшее, но мысли в голове путались, ускользали, не позволяя себя поймать, а я теряла равновесие и всё падала, падала в пугающую черноту сна. Я знала, что сплю, догадывалась, что за пределами окружающей меня тьмы где-то должен быть свет, но выйти к нему не получалось, как и проснуться. Я пыталась вызвать в памяти образ, который меня всегда успокаивал -- лицо женщины, что считала своей матерью, но видение, которое я так старательно ткала, расползалось, стоило мне самую малость ослабить внимание. Хотелось плакать, но глаза мои оставались сухими. Только и оставалось, что пялиться в темноту -- в надежде, что она когда-нибудь кончится.
А утром я проснулась больной. Спина пылала, будто узор вчерашний не кистью рисовали, а выжигали огнем, все тело била крупная дрожь, голова раскалывалась от боли, а в глаза словно песку насыпали. Терпеть боль я тогда еще не умела, а потому лежала и тихонько хныкала, но никто ко мне не приходил.
Потом меня вдруг осенило, что дежурная нянька, видать, просто не знает, что я здесь, и надо ее позвать. Сползти с постели стоило мне неимоверных усилий, но до двери я так и не дошла -- потеряла сознание.
Не знаю, кто нашел меня, но в следующий раз я очнулась снова в постели, а у изголовья сидела няня Тиса -- средних лет женщина (мне она тогда казалась почти старухой) с обветренным лицом и шершавыми руками, которыми она время от времени меняла влажную тряпицу у меня на лбу.
-- Изверги, -- бормотала няня, глядя куда-то мимо меня, -- сказали, лекаря звать не надо. Само пройдет, мол.
Болела я еще два дня, а на третий поднялась и на дрожащих ногах дошла до уборной.
Няни в комнате не было, однако на тумбочке у кровати стояла тарелка с остывшим завтраком. Выглядел он не слишком аппетитно, но желудок урчал от голода, и мне пришлось запихнуть в себя склизкую кашу, а когда тарелка опустела, я устроилась на кровати, закутавшись в одеяло, и задумалась.
Чувствовала я себя престранно: вроде ничего не болело, но тело казалось чужим, непослушным, тяжелая голова клонилась к подушке.