Я ответил французу, что ни у кого в округе не найдется достаточного количества денег, чтобы снять внаем у старого Пита его жилище.
– Если бы он жил в Европе, то однажды ночью ему бы до тех пор жгли пятки раскаленными утюгами, пока он либо не признался, где зарыты его сокровища, либо не умер под пытками, – произнес спокойным голосом мосье де Сен-Лауп…
Глава II. Кузина Фелиция
Инцидент был незначителен, но он лишил меня удовольствия находиться в обществе моего спутника. В тоне его последнего замечания присутствовала странная особенность, плохо соответствующая его словам, словно грубость старого Пита все еще терзала его душу, а испытываемая им при этом боль приносила ему извращенное наслаждение. У меня возникло ощущение, что было бы уместным поскорее распрощаться с ним, а для этого сопроводить его обратно в гостиницу той же дорогой, по которой мы пришли сюда. Я вспомнил о своей работе в конторе, завершить которую я был бы рад до ее закрытия, и подумал, что за весь день мои мысли никогда не были так далеки от того обстоятельства, что сегодня днем моя кузина Фелиция, как звал ее мой дядя, могла приехать из Мериленда.
В действительности нас не связывали узы кровного родства. Фелиция была единственным ребенком брата покойной жены дяди – ее мать умерла при родах, а отец шесть месяцев тому назад – и мой дядя тотчас после смерти ее отца пригласил девушку в свой дом, а тем временем не упускал удобного случая для намеков, не понять которые было очень трудно. Он надеялся нас поженить, эту незнакомую мне девушку и меня.
И пусть род Баркли, если не имя Баркли, продолжат его дело, которое в его долгом и бездетном вдовстве стало плотью от его плоти, сущностью его сущности. Подобно юноше, я писал: «Где найдется такой мужчина, готовый, независимо от его возраста, полюбить женщину, выбранную для него другими?» Со всей романтичностью, присущей юноше двадцати одного года, которого всю жизнь окружали только маленькие девочки, я не имел ни малейшего намерения жениться, позволив тем самым своей юношеской влюбленности быть столь кратковременной.
Более того, преисполненный глубокой проницательности, я спрашивал себя, ведомо ли такое, чтобы хорошенькая девушка с мягким характером и приятными манерами нуждалась в том, чтобы ее дядя подыскивал для нее мужа?
Итак, пока я вел месье де Сен-Лаупа по пешеходным дорожкам, пересекавшим пастбища на склонах холмов, вниз к реке мимо фруктовых деревьев, гнувшихся под тяжестью плодов, я задавал себе вопрос, могла ли уже приехать Фелиция, и еще сотню других вопросов, вызванных ее появлением. Лучи быстрозаходящего солнца, пронизывая ветви яблоневых деревьев, ласкали наши руки и лица неуловимым теплом, но вечерняя прохлада уже поднималась от реки, создавая удивительную пьянящую смесь с ароматным благоуханием спелых фруктов и соленым морским воздухом, приносимым стремительно накатывающим приливом. Тени от холмов на западном берегу более чем наполовину накрыли ширину реки. Далеко внизу, на краю вспаханного поля, их вершины, розовые на фоне таинственной тьмы, все еще купались в сильном солнечном свете. Дымовые трубы города кури лись огнями ужинов, и флюгер на колокольне церкви святого Михаила блистал своей новой позолотой над щетиной безлистных вершин вязов. Воздух был так тих и недвижим, что каждый мог почти поверить, что слышит журчание протекающей мимо мола воды в доброй полумиле от того места, где мы находились.
Вдали пробили городские часы.
И мысль о том, что уже на следующий вечер ужас войдет в эту мирную жизнь, что мы видели заход солнца, после которого на протяжении многих недель люди уже не будут безмятежно прогуливаться по окрестным холмам, как это делами мы сейчас, что они будут спешить назад к своим домашним очагам, тревожным взглядом отмечая приближение сумерек и оценивая расстояние до ближайшего убежища, – эта мысль показалась бы мне тогда невероятной, она бы просто не могла прийти мне в голову!
Резкий скрип колес почтовой кареты донесся до нас с оконечности мыса. Подобно эху от пистолетного выстрела, щелкнул кнут кучера. И легкий экипаж появился на дороге в тот момент, когда мы поднимались по ступенькам перехода через дорожное ограждение. Желтые панели кареты сверкали золотом в лучах заходящего солнца; старик в кучерском плаще с медными пуговицами и множеством пелерин правил двумя уставшими лошадьми: служанка, величавая негритянка средних лет. в белом тюрбане и красной шали. опоясывающей крест-накрест ее впалую грудь, восседала на скамейке для слуг позади экипажа. Два небольших кожаных чемодана и большая плетеная корзина на багажной полке дополняли впечатление, произведенное слугами, и когда молодая девушка наклонилась над опущенным стеклом в дверце кареты, чтобы спросить, действительно ли Нью-Дортрехт впереди, я уже не нуждался в доказательствах, подтверждающих ее южный акцент.