Я обернулся и увидел сидящего на том месте, где раньше сидел мой приятель, офицера в шинели. Он держал фуражку в руке и, слегка привстав, глядел на меня.
Я при свете двух свечей различил капитанские серебряные погоны. Лицо с седеющими усами, красное от вечного загара, было спокойно-настойчиво, а голубые глаза смотрели чуть-чуть улыбаясь.
Я сначала хотел спросить, как он сюда попал, но потом все забывал об этом и каждый раз, как эта мысль приходила ко мне, какой-нибудь вопрос моего гостя заставлял меня забывать ее.
Да к тому же головная боль делалась прямо нестерпимой и жар у меня увеличивался. Я это чувствовал.
— Это сказал Скобелев. «Лопата — это такое же орудие борьбы, как и ружье!»
— Да, — сказал капитан, садясь. — И сие справедливо, особливо в настоящее время, насколько можно мне было заметить за кратковременностью пребывания моего в армии вашей. В мое время войска в бою, раболепствуя местным предметам, притягивались некоею бессознательною силою к ним, ища найти за ними закрытие от огня. Ныне лопата освободила пехоту от рабства у закрытий… Да! Инженерное дело столь высоко стоит ныне, сколь мы и не помышляем!
— А откуда лее вы, капитан? Вы из отставки, что ли?
— Я? О, нет! Из отпуска, хотя и очень, очень продолжительного! Но сие не суть важно! Не будем касаться этой материи…
— Не угодно ли вам чаю… Или закусить? Я кликну денщика, — сказал я, подымаясь с места.
Но капитан жестом остановил меня… И я с удивлением увидел, под распахнувшейся шинелью, какой-то необычный для меня мундир… Я изумился, но в том состоянии, в каком я находился, тогда все меня затрагивало как-то очень слабо, неглубоко…
— В далекой юности моей довелось мне быть во Франции… В Париже… Там знавал я некоего шевалье де Клерака… Сомневаюсь, чтоб ведомо вам было имя сего иноземного офицера… Он немало потрудился для фортификации… Вот бы его сюда! Много для себя поучительного он увидел бы! Вот он всегда и говорил: придет время, когда фортификация научится создавать столь мощные укрепления, что чрез их неодолимую преграду невозможно будет пробраться! Молод я был тогда весьма! А и тогда уже думал, громко сказать не решаясь, благопристойности ради, что нет неодолимых препятствий для должно настроенных и полных победоносного духа войск!.. Особливо же в штурме, да под огнем! Никакие «ласточкины хвосты» и прочая мудрость не удержат!
Я с усилием слушал его и вяло вставил:
— А вот и у нас порой говорят о неодолимых укреплениях у немцев.
Капитан заволновался.
— Малодушие, милостивый государь мой! Знаю я их хорошо, немцев, через всю их землю прошел с покойным государем Александром, — капитан привстал при этом имени и голос его зазвучал торжественно. — Да не столь высоко ценю их, как теперь их ценить стали! Наипаче же теперь, ознакомясь со всеми их гнусными подвигами. Вот товарищ ваш давеча прав был в своих словах: сие не есть воинский дух издалека машиной истреблять… Да!.. А я, с соизволения вашего, к предмету разговора нашего первоначального вернусь… К фортификации, к полевой фортификации… Сколь великие успехи она сделала за последние сто лет! Сколь важна она для сохранения запаса мужества и силы духовной у солдата для атаки!.. Ныне полевая фортификация, смею сказать аллегорически, так сказать, и щит, и шлем для солдата. И всегда сии оборонительные оружия у него под руками…
— Под ногами, хотите вы сказать!
— Как? — переспросил капитан. — Ах, да! Хе-хе-хе! Отлично удачное сравнение! Под ногами. Из земли ведь создают этот шлем и щит!.. Выражение, достойное занесения в мою книжку…
Капитан опять распахнул шинель и, вынув книжку, записал в нее мои слова, все время посмеиваясь. Я заметил, что листы в ней были желты и потерты… Я перестал ходить по землянке и сел на ящик, прислонившись спиною к наружной двери.
Капитан наклонился ко мне и дружески конфиденциальным тоном продолжал:
— Да, но только смею предостеречь вас, молодой друг мой, от ошибки, свойственной и отменным умам и столпам, так сказать, полевой фортификации. Не имейте рассуждения о фортификационных сооружениях, яко имеющих значение и помимо войск, их занимающих, самостоятельно. Да! Фортификация для войска, а не войско для фортификации! Понеже дух животворный… А еще скажу вам, что, не беря назад слов своих о высоком положении нынешней фортификации, но сколь слаба она, сколь непрочна перед артиллерией современной! Сие уже не человеческое деяние! Сие гром небесный в руках человеческих! Да! Мало имел я времени, но, что увидел, убеждает меня в одном: как придумают способы возить пушки такой тяжести и величины, какие довелось мне видеть на станках, возить на колесах лошадьми, так сказать, сделают из них полевую артиллерию, — полевая фортификация должна будет искать иных путей в области своей, дабы не оказаться смоковницей бесплодной! А проволока колючая? Что за мысль несравненная была применить сей слабый по виду предмет к полевой фортификации и сделать из него непреодолимое препятствие! Удивления и восхищения достойно!
Не смею льстить себя мыслью, что довелось вам читать труд мой по полевой фортификации. А называется он: «Сведения в полевой фортификации, необходимые для офицеров, предложенные господином Годи, приумноженные Геллером, переведенные и вновь дополненные капитаном Петряевым». Я и есть этот капитан Петряев… Прошу вашего снисхождения за то, что не назвал сразу же своего имени и чина вам, как хозяину. Но, видя в вас офицера чином ниже, ожидал от вас предварительной презентации… Но сие не важно… Я вскоре доставлю вам свою книжицу, ежели полюбопытствуете прочесть…
Я сидел, как в тумане… Голова перестала болеть, но какая-то слабость сковывала все тело.
Капитан встал и серьезным тоном сказал, глядя мне в лицо:
— Сердечно вас сожалею, господин поручик, но через полчаса вас потребуют на весьма опасное дело… Предваряю вас, что вы будете ранены, хотя жизни вашей не грозит опасность! Делаю сие, чувствуя к вам сердечное влечение… Вот уже за вами идут…
И я с изумлением увидел, что передо иною уже никого нет… Я сидел на ящике у двери наружу… Никто выйти не мог из землянки… Я встал и со странным чувством жути и смущения разбудил приятеля. Мне было не по себе одному…
И, поддаваясь какому-то необъяснимому чувству, сказал ему:
— Знаешь, сейчас меня потребуют на опасное дело… я буду ранен, но останусь жив… и уже солдат идет от командира полка за мною…
Не успел мой товарищ мне возразить, как в дверь постучали. Посыльный от командира полка принес пакет.
Меня требовали на опасное предприятие.
Я был ранен в руку и бок…
— Вы, доктор, говорите, что это не опасно… Я сам знаю… Я верю капитану Петряеву… А насчет книги его, тоже удивительная вещь.
Приходит ко мне в лазарет один знакомый казачий офицер и говорит:
— Нашел я в одном фольварке старинную книгу 1802 года! Посмотрел, по фортификации… Вспомнил вас, что вы сапер и любите всякую старину, и захватил…
Я посмотрел, это была книга, изданная в 1802 году, по полевой фортификации, капитаном Петряевым.
Борис Лазаревский
ЧАСЫ
Посвящаю А.И. Куприну
Из кольца, которое мне подарила мама, выпал камешек — хризолит, но, к счастью, не потерялся. Я вспомнила об этом, когда мы шли с Андреем по Невскому, и попросила его на минутку зайти в небольшой ювелирный магазинчик. Мы спустились по ступенькам вниз. За прилавком стоял рыжеватый еврей с худым испитым лицом и голубыми глазами. Он что-то писал на бумажке и, услышав звонок, радостно поднял голову, — вероятно, здесь давно не было покупателей.
Я вынула из портмоне кольцо и завернутый в папиросную бумагу хризолитик и начала объяснять, что нужно сделать. Андрей нагнулся над стеклянным ящиком и, прищуриваясь, рассматривал лежавшие в нем часы всевозможных величин.