Лишь вчера днем, точнее, уже ближе к вечеру, всем заключенным приказали подняться наверх. Рыжий бандит в импровизированной маске, сделанной из обычной старой дырявой лыжной шапки, под дулом пистолета вывел пленников во двор. На улице мела поземка, а на Татьяне было лишь тонкое черно-фиолетовое платье и изящные, правда сильно запачканные замшевые лодочки, поэтому Сергей набросил ей на плечи свой пуловер, оставшись в тонкой черной футболке…
Собственно, этот момент и спровоцировал дальнейшую драку. Бандит, который то ли не так трактовал, а то ли просто испугался взметнувшихся рук Сережи, набросился на Толкунова с кулаками. Естественно, Сергей не мог упустить такого подходящего момента и попытался выбить у охранника из рук оружие. Они сцепились и упали на землю. Однако на помощь к подельнику бросились еще два бандита и исход поединка был предрешен. Ослабевшему человеку трудно сражаться против троих. Сергей это знал, но продолжал драться из последних сил… Вероятно, его били еще и после того, как он потерял сознание. Ничем другим многочисленные синяки, ссадины и ушибы по всему телу Толкунов объяснить не может.
В себя он пришел от жуткого холода и в кромешной темноте. Рядом сидела плачущая Таня и совсем потерянный Генрих.
— Нас заперли в подвале бани, — грустно объяснил Паук. — Она не достроена. Здесь нет ни света, ни отопления. Мы с Таней слышали, как наверху запирали засов и забрасывали входную дверь поленницей. Кстати, на крышку люка они тоже что-то набросали. Похоже, мешки с цементом. Судя по всему, нас привели сюда умирать….
Генрих вздохнул и почти по-бабьи разрыдался:
— Зачем вы полезли в драку?
— Можно подумать, что моя покорность что-нибудь бы изменила, — буркнул Сергей, отчетливо понимая, что при таком холоде, без еды и воды им не продержаться и сутки.
Друзья по несчастью обнялись, тесно прижавшись друг к другу, и надолго замолчали. Толкунову даже в какой-то момент показалось, что он стал согреваться и проваливаться в сладкую дрему. И именно в этот момент его разбудил чей-то хрипловатый басок:
— Эй, есть тут кто живой?
А следом по глазам резанула сладко-яркая, ослепительно-медовая полоса долгожданного света.
Еще через пятнадцать минут Сергей оказался в теплом помещении и… увидел меня. Радость неожиданного освобождения омрачало лишь то, что я лежала в кресле-качалке без сознания. Ну и еще слова, которые Сергей услышал от врача Скорой Помощи, увозившей Татьяну Качалову и какого-то незнакомого высокого красавца с пронзительно серыми глазами:
— Надеемся, Георгий Петрович, что Татьяна Борисовна выживет… Мы очень постараемся…. В принципе, организм у нее молодой, хоть и сильно истощенный…
Вместе с Качаловой в больницу отправился и Генрих Михайлович. У мужчины началась такая истерика, что даже укол сильного успокоительного не мог купировать его икающие рыдания….
Карла Ивановича Лемешева, закованного в наручники и еще двух мужчин, чьих лиц Сергею разглядеть не удалось, увез сине-белый милицейский форд с мигалкой, огласив, напоследок, окрестности взбудораженной Пахры мяукающими воплями сирены….
25 октября (среда)
Вот собственно и всё.
Смотрю на запорошенный снегом двор и ничего не чувствую.
Почти полтора года работы в детективном агентстве не вымотали меня так, как эти последние тридцать дней. Однако, надо собраться с силами и рассказать о том, что успел поведать на допросах арестованный Лемешев Карл Иванович. Диктофонную запись его исповеди передал Юленьке Георгий Петрович.
К огромному сожалению, Эрнст под разными благовидными предлогами отказывается от встреч со мною. Даже трубку не снимает, если на телефоне высвечивается мой номер. Но мне почему-то кажется, что это временное отчуждение. Просто этот очень большой, умный и красивый мужчина, у которого в жизни было и есть всё, кроме личного счастья, вдруг и помимо воли вошел в мою жизнь спасителем, утешителем и защитником.
Я ведь тоже люблю тебя, Эрнст! Люблю, как сказал бы Шекспир, любовью брата, а, может быть, еще сильней…
Мы с тобой почти идеально сыграли пьесу про Шарля и Шарлоту.
Но есть три ключевых и всё объясняющих слова: «сыграли», «почти» и «пьесу».
Тем не менее, я искренне надеюсь, что когда-нибудь, через годы, а лучше месяцы или недели — мой телефон подмигнет знакомым номером, радостно сообщая, что Георгий Петрович Эрнст…., что мой обожаемый Гоша Великолепный меня не забыл. Что он простил. Что помнит. Помнит всё….
Итак.
Финал.
Либретто трагикомедии, фарса или обычной человеческой драмы? Не берусь судить…