— Ага. Ты думаешь, что если я капитан НКГБ, то я царь и бог? Я вот приду к армейскому начальству и скажу — дайте мне два батальона саперов, любопытно мне, что там в этом лесу. Таких полномочий мне никто не давал. Ты в Кенигсберге бывал?
— Два километра не дошел.
— Может, и побываем. Там столько мин… И я буду просить саперов. К тому же пока что нам интересен не сам объект, а те, кто вокруг него возятся. На «Вервольф» это как-то не очень похоже.
— Простите, товарищ капитан, я — это кто?
— Это та самая подпольная организация, о которой по всей армии слухи ходят. Но они ориентированы скорее на терроризм. Да и жиденькая это контора. А эти… Вот как ты думаешь, зачем они убили этих немцев?
— Возможно, убирают свидетелей? Тех, кто что то знает об этом объекте. Пока наши до них не добрались.
— Ну, Мельников… И как же это мы тебя упустили после того, как тебя на Большую землю вывезли? У нас людей не хватает, а тут такой кадр…
— Так я, товарищ капитан, сбежал из госпиталя и в офицерскую школу попросился.
Внезапно на пороге возникла молоденькая немка в белом халате — медсестра из больницы.
— Герр лейтенант, доктор просил передать: раненому оказана необходимая помощь и пришел в себя.
— Ну что, пообщаемся с нашим литовским другом…
В госпиталь отправились всей командой.
Больница в городке была небольшой, всего на десяток коек. Впрочем, больше тут и не требовалось. Горожане предпочитали болеть дома. Сейчас, к примеру, тут был только один больной — тот самый. Возле палаты, где он лежал, стоял часовой с автоматом. Это был Егоров. Конечно, на нудную работу пихнули самого молодого… Так всегда бывает. Егоров прямо-таки изнывал от чувства ответственности. Хотя даже при большом желании человек с такими ожогами, как сказала по дороге сестра, бежать бы не сумел. И если бы попытался — далеко бы не утек.
На входе в больницу часового они увидели суетливого седенького немца-доктора.
— Доктор, как он?
— А что с ним будет? Ожоги, конечно, сильные, но от такого не умирают. Выживет. Я таких столько видал… А вы, молодой человек, не усмехайтесь, — повернулся он к Мельникову. — Да, я деревенский врач. Но я был полевым хирургом на прошлой войне. На Марне. Так что ожогами разной степени тяжести меня удивить трудно. Это чем его так? Осветительной ракетой?
— И как там было, на Марне? — спросил Мельников неожиданно для себя. О той войне он знал очень мало. В школе он ее пройти не успел — началась новая. А для тех людей старшего поколения, кто побывал, все заслонила Гражданская. Даже сосед дядя Саша, большой любитель батальных историй, почерпнутых из собственной жизни, о своих двух «Георгиях» рассказывал как-то смазано.
— Как там было? Плохо там было. Гора трупов. А я — лечи… Да ведь и тут, в окрестностях, была тогда война, — доктор махнул рукой и пошел по своим делам.
Они прошли в идеально чистенькую палату. На койке лежал раненый, вся правая половина его тела была замотана бинтами. Он повернул голову в сторону вошедших. Мельников вгляделся в лицо этого человека. Интересно было. Он видел множество разных врагов. Немцев и их разномастных приспешников. Но вот чужих, вражеских партизан так вот, вблизи, наблюдать не довелось. Было любопытно: что это за птица и как он будет себя вести? Еляков не спешил начать разговор, изучая клиента.
Пленные немцы вели себя по-разному. Попадались непроходимые фанатики. Особенно среди солдат Войск СС. Эти горели ненавистью к врагу до последнего — до автоматной очереди, проводящей черту под их жизнью. А вот у других солдат и унтер-офицеров войск СС нередко находились аккуратно упакованные знаки различия. Они твердили — меня, дескать, в СС насильно из Вермахта пихнули, я к ним никакого отношения не имею. Были те, кто держал себя с достоинством: мы, мол, солдаты, мы честно исполняли приказ. Многие, особенно в конце войны, откровенно радовались, что теперь для них все кончилось. Были и те, кто в ногах валялся, умолял их не расстреливать. Им ведь объясняли ихние пропагандисты, что большевики никого в живых не оставляют.
Среди предателей фанатиков было мало. Большинство — откровенная сволочь и склизкая мразь. Кто-то принимал смерть достойно, кто-то ползал в ногах и умолял о пощаде. Но «Смерть Сталину!» или «Да здравствует Гитлер!» у стенки или на эшафоте не кричал никто. А этот… Зверобой не так много был в Литве, но достаточно, чтобы понять: к Красной Армии там относились очень по-разному… Одни встречали с цветами, другие… Другие не встречали.
Но ничего особо нового для себя Мельников, разглядывая раненого, не усмотрел. В парне чувствовались подавленность и бесконечное одиночество. В чем-то он был похож на того пленного украинца. Хотя этот выглядел куда приличнее.