К своему счастью, в этой борьбе Мещеряк никогда не чувствовал себя одиноким. В трудные минуты, как уже не раз бывало в прошлом, ему на помощь приходили десятки друзей — колхозницы, портные, шоферы, прачки — люди, которых он раньше не знал. Образованные и малограмотные, юные и пожилые, они становились его друзьями и союзниками. Да разве только они одни? Дома, деревья, кусты, камни, блиндажи и землянки — всего, что окружало его, тоже было как бы на его стороне. Мещеряку не надо было их бояться, тогда как его противнику за каждым деревом, за каждым кустом чудилась опасность. Его противники жили в постоянном страхе за собственную шкуру. Вот они в конце концов и начинали метаться, совершая ошибку за ошибкой. Иначе и не могло быть. Еще в те времена, когда Мещеряк работал в угрозыске, он убедился, что чем преступник осторожнее, чем сильнее он страшится того, чтобы не допустить какого–нибудь просчета, тем вероятнее, что он допустит его… То, что теперь Мещеряку приходилось иметь дело уже не с мелкой уголовной сошкой, а с птицами большого полета, прошедшими выучку в специальных школах, дела, по сути, не меняло.
Преступник всегда остается преступником.
И надо его обезвредить.
Мещеряк никогда не жалел о том, что ему пришлось расстаться с рубкой боевого корабля. Он знал, что приносит пользу, что занят нужным делом. В том, что ни до войны, ни в первые дни войны немецкой разведке не удалось вывести из строя ни одного боевого или вспомогательного судна Черноморского флота, была и его заслуга. Тем более, что в других странах немецким диверсантам удавалось изрядно нашкодить. Они сумели нанести значительный урон даже хваленому британскому флоту. И весь многочисленный аппарат английской Secret Service[4] не смог им помешать…
Еще в апреле 1936 года во время пуска одного из двигателей английской подводной лодки «L–54», находившейся на верфи в Девоншире, произошел «несчастный случай». После долгих поисков офицерам Особого отдела удалось обнаружить его причину: в картер двигателя был подложен гаечный ключ. Стоило подводной лодке погрузиться после того, как двигатель был заведен, и катастрофа стала бы неминуемой.
Потом произошла диверсия на крейсере «Кумберленд» водоизмещением около десяти тысяч тонн. Потом на злополучном линкоре «Ройял Оук» (в конце концов немцам все же удалось потопить его в Скапа–Флоу) была обнаружена парусная булавка, вставленная в главный кабель, которая должна была вывести из строя всю электрическую систему… А случай на подводной лодке «Оберон»? На ней могла произойти точно такая же катастрофа, как на подводной лодке «Тетис» в Ливерпульской бухте…
И все эти «художества» были делом рук людей эсэсовского генерала Закса, который официально занимал скромную должность начальника отдела связи в штабе рейхсфюрера СС, а на самом деле руководил диверсионной работой. Закс поддерживал тесные контакты с адмиралом Канарисом и генералом Вульфом. Вкупе с приближенным фюрера Рейнгардом Гейдрихом эта троица и вершила все черные дела Третьего рейха.
Вот и сейчас Мещеряку, по всей вероятности, опять предстояло иметь дело с подручным Закса, Вульфа или Канариса. Впрочем, скорее всего Канариса. Ведь на этот раз речь шла не о диверсиях, а о шпионаже.
Именно об этом думал Мещеряк, сидя рядом с младшим сержантом Егоркиным, который лихо вел машину по заснеженной прифронтовой дороге. Егоркин был парень жох, такому палец в рот не клади, но Мещеряк, не любивший пустомелей и пройдох, успел к нему привязаться. С таким водителем не пропадешь!.. Егоркина, казалось, всюду ждали теплый ночлег и сытный харч, он их чуял за версту, а Мещеряк, который не умел о себе позаботиться, жил за своим водителем как у бога за пазухой. Без Егоркина Мещеряку, который не засиживался на одном месте, наверняка пришлось бы и голодать и холодать.
По сторонам дороги чернели туши обгоревших и подбитых фашистских танков, валялись ящики из–под снарядов. Беззвучно стояли замерзшие телеграфные столбы. То там, то тут из снежных сугробов торчали жерла умолкших орудий. Эти места еще недавно были под немцем. Об этом напоминали п одинокие, похожие на темные надгробья, печные трубы, уцелевшие на пепелищах деревень, и голодные одичавшие псы, и наглое воронье. Вся земля вокруг была как заснеженный погост, над которым воет ветер.
Подскакивая на просиженном сидении видавшей виды камуфлированной армейской «эмочки» с помятыми боками и простреленным навылет ветровым стеклом, Мещеряк тщетно пытался восстановить в памяти события этого февральского дня и выстроить их в той логичной последовательности, которая могла хоть что–то прояснить. Но события никак не желали выстраиваться по ранжиру. Среди них были и важные, и незначительные, казавшиеся поначалу важными, и действительно третьестепенные, которые трудно было соединить воедино хотя бы по той причине, что они не являлись звеньями одной цепи, и такие события, которые его, Мещеряка, не касались вовсе… Эх, если бы можно было восстановить весь этот день минута за минутой!.. У него было такое чувство, словно он чему–то не придал значения и оно навсегда ускользнуло от него. Какое–то слово, какой–то жест… То ли потому, что он чертовски устал, то ли потому, что проявил невнимательность… И теперь уже ничего нельзя было вернуть.