Там его и сожгли. Вмиг, без лишней жестокости. Был человек, стала высушенная изнутри оболочка.
Несколько человек схватились за оружие, но вовремя почувствовали, что абори готовы повторить фокус и с ними.
А потом два десятка абори направились к людям — и протянули оранжевые жемчужины. Нет, не в качестве компенсации. Они предлагали обмен. Напоминали, как он должен проходить.
И рядом с мумией семнадцатилетнего парня, имевшего несчастье быть сыном Рассела, люди молча отстёгивали фляги и отдавали их абори…
…Я смотрел на последние капли воды, срывающиеся с горлышка. Потом бросил флягу и ударил каблуком. Пластик смялся, но выдержал. Я топтал флягу, пока не отбил пятки.
Пластик оказался прочнее, чем я.
Уже совсем стемнело, багровое солнце скрылось за горизонтом, проступили звёзды. Я подошёл к посту — круглому, вросшему в бетон куполу, утыканному маленькими башенками боевых систем. По уставу купол должно прикрывать силовое поле, все входы-выходы — наглухо задраены, а меня, прущего напрямик по взлётному полю, уже три раза предупредили бы, и раз пять сожгли.
Хорошо, что мы живем не по уставу. Хорошо, что у нас такая мирная и спокойная планета.
Ведь даже абори никогда не причинят вреда человеку — кроме как в порядке самообороны. Они не злые. Просто совсем-совсем чужие…
У открытой двери купола, подложив под задницу зачехлённый ракетник «Сальери», похожий размерами и формой на школьный ранец, сидел Денис Огарин. У меня даже настроение улучшилось — чуть-чуть. Денис помахал мне рукой, потом демонстративно уставился на флягу. Точнее — на то место, где она должна была висеть.
— Тебя можно поздравить, парень?
Денис всего на пять лет старше меня. А в свои двадцать я с удивлением понял, что обращение «молодой человек» или «парень» — уже не совсем ко мне. Но Денису позволительно называть меня парнем, юношей, мальчиком, дитём — кем угодно. Десять лет назад он вышел из стен кадетского корпуса на Терре. И с тех пор в космопехоте. Уже старший лейтенант. Повидал почти всю Империю, да и за пределами бывал.
— Надо мной можно смеяться, — хмуро сказал я. Присел рядом — на ранце-ракетомёте места не хватило, да и не улыбалось мне сидеть на субатомных зарядах, это только космопехам банк спермы оплачивает государство. В двух словах рассказал о произошедшем.
— Смеяться не буду, — сказал Денис. Порылся в кармане, достал трубку и табачок. — Смеяться стоит над теми, кто ещё не безнадёжен. Чтобы поняли. А ты — безнадёжен.
Я молчал.
— Лёшка, я тебе рассказывал о законах удачи?
— Рассказывал. Сто раз.
— Так вот, мой юный друг, — Денис методично утрамбовывал табак, даже не глядя на меня, и не обратив никакого внимания на ответ. — Главный из этих законов — ты должен быть готов к удаче. В любой момент. Если даже сидишь на стульчаке, то это не отменяет необходимости вскочить и со спущенными штанами побежать за ней вслед.
— Денис…
— Что? Ты не выглядишь таким уж измождённым. Ты ушёл из посёлка вчера утром. Без воды можно спокойно просуществовать трое суток. Какого дьявола ты раскупорил обменную флягу?
— Хотелось пить.
— Тогда не жалуйся. Ты утолил жажду, и тебе стало хорошо. Правда, ты упустил свой единственный шанс выбраться из этой дыры. Но всегда приходится чем-то жертвовать.
Он был прав, во всём прав, и на снисхождение рассчитывать не приходилось.
— Не говори никому, — попросил я.
— Хорошо. Только ведь ты сам всем расскажешь. Не выдержишь. Напьёшься этим вечером, и будешь плакаться приятелям. Добавишь к своим прозвищам ещё одно, новенькое.
Я молчал.
— Алексей, я тебя знаю пять лет, — Денис обнял меня за плечи. — И ты знаешь, что характерно? При первом взгляде ты кажешься человеком чрезвычайно способным и удачливым. Даже зависть берёт, хорошая такая… добрая. Сильный, умный, талантливый юноша. Самородок с фронтира. Это ведь правда, что в десять лет тебе предложили поступить в художественное училище на Терре? На государственный кошт?
— Да.
— Ты расплакался, отказался улетать, ещё пару лет лепил свои статуэтки, потом забросил.