Он задумчиво взглянул на нее.
— Пожалуй. Ты этим живешь, а мы об этом только говорим.
— Нет, — сказала Изабелла, садясь рядом с ним перед камином. — Нет, дорогой, не только это. Мы живем тем, что вы нам даете, я имею в виду, что для работы воображения вам надо больше сил. В конце концов, вам приходится быть охотниками, рыбаками и воинами. По-моему, тебе сейчас самое время пойти поохотиться. Мы легче уходим в себя, чем вы, но у нас это плохо получается — ведь вы так мало нам для этого оставляете.
— Нет, — потряс головой Роджер. — Не верю я во все эти различия между полами. И все же…
— Сейчас это неважно, — остановила его Изабелла. — Не стоит тратить время на отвлеченные разговоры. Что ты хочешь сделать, милый?
— Для начала хорошо бы сообразить, что я могу сделать, — сказал он. — Не бить же окна, в самом деле. Я хочу обнаружить эту силу, овладеть ею и открыть то, что должно быть открыто. Я хочу жить там, где живут они.
— Они? — спросила она.
— Консидайн, Микеланджело, Эпштейн[40] и Бетховен, — ответил он. — Я немного чувствую то, что они делают, но я хочу чувствовать больше. Я пытался… не смейся. Всю дорогу домой я говорил с собой и пытался понять, что же делать. У них есть чувство каждой детали — они не просто понимают слова, но понимают, что в них вложено, и как само человеческое существо реагирует на разные слова, словно на подводные течения. А потом поворачивают это чувствование в себя, в собственное желание… Я так не могу, потому что ничего не хочу, кроме общего спокойствия!
— Роджер, дорогой, это неправда! Есть у тебя желания, — сказала Изабелла.
Роджер заколебался.
— Ну, возможно, — согласился он. — Но ощущения мои смутны и неясны, я не вижу взаимосвязей, не знаю, как продвинуться вперед… — Он опять умолк, а потом вдруг спросил: — Филипп заходил?
Изабелла только собралась ответить, но тут в комнату вошла Розамунда, и разговор переключился на обыденные темы.
Розамунда неважно выглядит, подумал Роджер, похоже, она постоянно на грани истерики. Странно, что у Изабеллы такая сестра. Впрочем, Изабелла одна такая. Пока женщины болтали, он мрачно размышлял о том, что познакомься он раньше с идеями Консидайна, вряд ли женился бы на Изабелле — энергия любви направила бы его другим путем, трансформировалась бы еще во что-нибудь. Должно быть, множеству людей приходилось делать это в свое время, множество людей испытывали разочарование в любви и тогда… Да, но большинство просто тащилось по жизни, пока худшее не оказывалось позади. А ведь могли бы использовать эту силу для чего-то по-настоящему важного… для победы над смертью, например.
В комнате появилась безымянная Мюриэл. Она сказала:
— Вас хотят видеть два джентльмена, сэр. Они не назвались. Но один из них передал вот это, — она протянула карточку со словами: «Ну как? Н. К.».
Роджер вскочил.
— Ого, — воскликнул он, — и где они? Приведите их немедленно. Нет, я сам. — Он выскочил из комнаты в крошечную прихожую. Там стояли Консидайн и Моттре.
— Боже правый! — воскликнул Роджер. — Входите. Я думал, вы…
Консидайн с улыбкой пожал ему руку. Роджеру пришло в голову, что эта быстрая улыбка почти всегда у Консидайна наготове. Наверное, это единственное, что он может предложить миру из того, чем располагает, подумал Роджер.
— Мы с Моттре зашли на полчасика просто так, — сказал Консидайн. — Не помешаем?
— Нет, конечно, — сказал Роджер. — Проходите. — Он повернулся к Изабелле. — Позвольте представить мою жену… Дорогая, ты ведь не знакома с мистером Консидайном и полковником Моттре? — Его взгляд упал на Розамунду. — Мисс Мерчисон — мистер Консидайн, полковник Моттре.
Провожая гостей в комнату, он мысленно проклинал Розамунду. Ну что она здесь забыла? Ладно, придется ей потерпеть. Он посмотрел на Консидайна.
— Но я думал, сэр Бернард…
— Конечно, — кивнул Консидайн. — Но мне почему-то кажется, что ни с сэром Бернардом, ни с мистером Зайдлером мы сейчас не встретимся. Они для меня не опасны, разве что несчастный случай… Это сейчас не важно. Я зашел повидать вас, поскольку был рядом, вечер у меня занят, и к тому же сегодня я собирался покинуть Лондон.
40
Вероятно, имеется в виду Якоб Эпштейн (1880–1959) — основоположник современной скульптуры.