— Сайген, р`га, булээй! — Полынь громко выкрикнул последние слова боевого заклятья Робогайя.
Шоу завершилось мгновенно.
Электрический хлыст гадюкой взметнулся под потолок, срезал потолочные маг-светильники, «добил» этажерку (глазные яблоки весело запрыгали по ковру), перерубил парочку несущих столбов хижины и располовинил аванка.
Столь смущавшая меня пасть с хрустом захлопнулась.
Мерзкая тварь упала, дымясь. Дом дымился не меньше — на этажерке, видимо, хранились кое-какие горючие склянки.
Мы с куратором переглянулись, сраженные учиненным нами разгромом.
— Ну, — обескураженно протянул Полынь, — Дело закрыто.
И принялся старательно тушить огонь.
— Как мне отмыться теперь? — простонала я, с омерзением поднимая руки, пальцы на которых склеились от слюны аванка.
— Нет, как МНЕ ОТМЫТЬСЯ?! — вдруг раздался визгливый, нервный, надрывный голос откуда-то…. Прямо изнутри чудовища.
Я замерла, не спеша приближаться к трупу. Полынь сказал: «О?» и с вновь разгоревшимся интересом присел перед передней половиной монстра. Прошла минута, заполненная некоторыми стоматологическими процедурами и металлическим запахом крови…
Наконец, совместными усилиями изнутри и снаружи, пасть аванка открыли. С языка, как с горочки, скатился лепрекон.
Всем лепреконам лепрекон: рыжеволосый обладатель зеленого костюмчика и круглых глаз с вертикальными зрачками. На голову господина Эндерлана Очоа был нацеплен магический шлем для работы с токсичными материалами. В шлеме была функция воздушного пузыря и брызгалка, что, видимо, и позволило лепрекону прожить столь долго в пузе у чудовища.
Вообще, я бы с удовольствием взяла у него интервью для несуществующей рубрики «Советы бывалых: чем заняться в желудке у монстра?», но лепрекон не был расположен к беседе.
— Вы! Убили! Моего! Аванка! — возопил господин Очоа, не размениваясь на приветствия или похвалу.
Мы с Полынью снова переглянулись.
— И спасли вас, — я тихонько кашлянула.
— Шкуру попортили! А кости-то, кости! А-а-а! — продолжал бесноваться лепрекон, бегая кругами.
Я тихонько выдохнула, радуясь хотя бы тому, что за своей профессиональной скорбью он не замечает общих разрушений вокруг.
— Подпишите тут, пожалуйста, — Полынь безапелляционно подсунул лепрекону ведомственный бланк и перо.
— Вам помочь, э-э-э, с уборкой? — сочувственно предложила я.
Таксидермист таксидермистом, а хижина его теперь долго не простоит. Без вот этих двух чудных балок-то.
— Уже помогли! Ловчие, чтоб вас! — снова заголосил господин Очоа.
Но бумажку подписал безропотно. То ли все-таки рад спасению, то ли испугался непроницаемой физиономии Полыни.
Это я знаю, что эта холодная рожа свидетельствует о том, что куратору жалко убиенную зверушку, какой бы гадкой она не была. А для всех остальных глухая линия поджатых губ Внемлющего видится, скорее, признаком черствости.
— До свидания, господин Очоа! — последний раз попробовала быть милой я, уже покидая негостеприимный дом лепрекона.
— Никаких пепловых свиданий! Валите отсюда! — яростно заорали в ответ.
— Спорим, он всё-таки пожалуется на нас, едва отойдет от шока? — вздохнула я полтора часа спустя, когда мы отдавали лошадей в ведомственную конюшню (запах стойла напомнил мне аванка).
— Пожалуется. Наверняка, — Полынь почему-то улыбнулся.
— Лепреконы всегда жалуются, вредные создания! — поддакнул куратору конюх, эльф по имени Йелангерлеибал. (Я уже говорила, что если ты эльф и хочешь много денег, то иди в логопеды? У всех остроухих так себе с именами).
Мы пожелали эльфу хорошего дня и поспешили на улицу: она манила резким снопом света в конце конюшни.
Вокруг нас засиял Шолох — наша безупречная, невероятная, восхитительная и волшебная столица. «Город магии, мигрантов и свободы», — как гласят рекламные афиши Лесного ведомства, что несёт ответственность за непрекращающийся поток туристов и такую приятную вещь, как связанное с ними золото.
Было десять часов с хвостиком.
Утро вошло в полную силу: солнце в пудрово-розовой дымке беззаботно щекоталось над верхушками пиний. Стало куда теплее. Министерская площадь, обычно шумная, дышала простором: сотрудники ведомств уже разбежались по кабинетам. Ну, большинство из них.
Только некоторые — самые ленивые и самые крутые (угадайте, кто из них мы) — оставались «на свободе».
Мы с Полынью, воровато оглянувшись на помпезную лестницу Иноземного Ведомства, нагло потопали прочь, к набережной, пестрящей магазинами и кофейнями. Пусть на улице и было холодно, упрямые шолоховцы уже вовсю сидели на верандах. Заматывались в пледы, как мумии, но сидели. И я хотела присоединиться к этому шерстяному гимну весне.