И его отец ценил это. Куда больше, чем Теону сперва казалось.
Когда ему исполнилось четырнадцать, вопрос о его инициации был поставлен открыто. С четырнадцати лет мальчик считался потенциальным кандидатом в эромены, и любой, кто считал его достойным своего покровительства, мог отныне заявить об этом его отцу. Теоретически, позволения семьи не требовалось - в давние времена, а в некоторых глухих и нецивилизованных местах, как говорили, и поныне, похищение эромена эрастом носило вовсе не символический, а вполне прагматический характер. Это происходило, если отец мальчика не находил претендента достойным. Реже, наоборот, друзья эраста считали недостойным мальчика, и тогда всячески препятствовали похищению, что, впрочем, считалось для мальчика и его семьи тяжким оскорблением. Теону эта участь не грозила. Лишь только пришёл срок, сразу полтора десятка благороднейших мужей выразили желание сделать его своим эроменом - и за год их число лишь увеличилось. Тому было две причины. Первой был сам Теон. В свои четырнадцать он сильно отличался от большинства сверстников, как, впрочем, отличался от них всегда, с тех пор как ему исполнилось пять лет. Он был гораздо выше их, стройнее, шире в плечах, благодаря регулярным упражнениям мускулы на его руках и ногах были крепкими, а талия - гибкой. Ему была совершенно несвойственна угловатость и неуклюжесть большинства подростков; казалось, милостью богов ему удалось миновать тот возраст, когда мальчик становится смешным уродцем, и из очаровательного ребёнка он сразу превратился в красивого и притягательного юношу. Сам Теон, впрочем, скорее страдал от этого - в его четырнадцать лет никто из незнакомых не давал ему на вид меньше шестнадцати, и, сидя на отцовских пирах на крайнем ложе перед чашей сильно разбавленного вина, потупив глаза и ловя на себе удивлённо-изучающие взгляды случайных гостей, Теон чувствовал себя ужасно неловко и глупо. Помимо прочего, внешность его привлекала внимание и ещё одной особенностью: у него были совершенно прямые волосы очень необычного золотисто-рыжего оттенка, цвета спелой пшеницы. Тогда как большинство юношей были темноволосы и курчавы, Теон на их фоне выглядел настоящей диковинкой. Один из претендентов на право быть его эрастом, как говорили, влюблённый в него до безумия, посвятил ему поэму, в которой сравнил юного Теона с могучим и ярким подсолнухом, расцветшим на поле среди невзрачных одуванчиков. Теон не знал, как реагировать на подобное восхваление, однако заметил, что советник Клеандр недовольно поморщился, когда эти слухи дошли до него. И украдкой облегчённо вздохнул: ему не хотелось, чтобы человек, написавший эти стихи, стал его эрастом. Сила его чувства пугала Теона, тем более, что он совершенно не был уверен, что сможет ответить на них чем-то подобным.
Однако факт оставался фактом: им восхищались многие, и многие его хотели. На то была и ещё одна причина. Тот, кто заполучил бы в эромены Теона Критского, единственного сына советника Клеандра, обеспечил бы себе очень важную и практически нерушимую связь в правлении Кносса. Связь между эрастом и эроменом, даром что длилась всего три месяца, была одной из самых крепкий связей, которую способны создать люди на земле, созданной богами. Бывший эромен, случись ему возвыситься, зачастую осыпал эраста милостями и привилегиями - и из благодарности, и из привязанности, которая, как говорили, неизбежно возникала между двумя людьми, вынужденными сойтись столь близко за столь короткий срок. А в том, что Теону суждено подняться высоко, не сомневался никто. Его отец занимал блестящее положение в сообществе Кносса, а сам мальчик, несмотря на то, что не был ещё мужчиной, успел показать себя благоразумным, послушным и понятливым, что в сочетании с расположением отца, который души в нём не чаял, обеспечит ему, без сомнения, прекрасную будущность. И немало, ох, немало было людей, готовых отдать любую цену за то, чтобы заслужить любовь и благосклонность этого мальчика...
Теон даже думал, что их слишком много. Возможно, что впервые тревога поселилась в его душе именно в тот день, когда он понял это. Когда осознал, что почти каждый мужчина, входящий в их дом, смотрит на него с вожделением, в котором ощущалось поровну похоти и корысти - и Теон даже не знал, что было ему больше отвратительно. Очень скоро ему уже не требовалось прилагать усилий, чтобы держать глаза опущенными на пирах - он просто не в силах был поднять голову и встретить очередной ощупывающий, облизывающий всё его тело взгляд. Он задавался вопросом, каждый ли мальчик проходит через такое, на каждого ли смотрят с таким неприкрытым, слащавым вожделением - и не было человека, которому Теон осмелился бы задать этот вопрос. Время, меж тем, шло, минула зима, и Теон в затаенном страхе ждал дня, когда отец огласит имя того, кого он счёл достойным стать эрастом своего сына. Когда этот день настал, Теон решил держать себя в руках, сколь бы неприятна ни оказалась кандидатура, одобренная отцом. Когда советник Клеандр призвал его к себе, он пришёл, сохраняя лицо неподвижным и вежливым, как всегда, коснулся лбом пола и застыл в смиренном ожидании. И - вздрогнул от неожиданности, когда тёплые руки отца легли на его плечи.
- Встань, сынок, - сказал советник Клеандр. - Я хочу спросить тебя кое о чём.
- Спрашивай, отец, - стараясь ничем не выдать волнения, ответил Теон.
- Пришёл день, когда необходимо выбрать того, кто возьмёт тебя в свой дом и сделает мужчиной. Видит Зевс, ты всегда был прекрасным сыном, никогда не дававшим мне повода ни для чего иного, кроме радости и гордости. Потому сейчас я спрашиваю тебя: кого ты, сын мой, хотел бы видеть своим эрастом?
Теон так изумился, что, забыв о приличиях, вскинул голову и уставился на отца широко распахнутыми глазами. Он не верил, что не ослышался. Как! Ему позволяли самому, самому выбрать себе эраста?! Это было ещё более немыслимо, чем если бы юной деве позволили самой выбирать мужа! Теон ощутил, что краснеет от радости и растерянности. Отец понял его чувства и ободряюще улыбнулся.
- Я знаю, сын мой, что выбор труден. И лишь потому возлагаю его на тебя, что верю в твой не по годам живой ум и в твою мужскую мудрость, которую уже теперь ощущаю в тебе, хотя ты ещё так молод. Я не тороплю тебя с решением. В ближайшие дни в нашем доме будет несколько мужей, которых сам я считаю достойнейшими из достойных. Присмотрись к ним внимательнее, а потом сообщи мне, что ты решил.
Не найдя слов благодарности, Теон припал губами к руке отца. А отец положил ладонь на его темя цвета спелой пшеницы, и долго не убирал руки.
Через несколько дней был пир, потом ещё один, и ещё. Теперь Теон не боялся поднимать глаза, следить, кто и как смотрит на него, слушать, что и как они говорят, когда думают, что он их не слышит. На одном из таких пиров присутствовал Флеанид из Коринфа, знаменитый философ и певец - молодой, высокий, с белозубой улыбкой, никогда не сходящей с лица, невероятно красивый. Теон видел его впервые, но весь отпущенный ему час на пиру не мог отвести от него глаз, не мог слушать ничего, кроме его внятных разумных речей и приятного голоса. После пира он робко сказал отцу о своём чувстве. В ответ советник Клеандр рассмеялся.
- У тебя превосходный вкус, сын мой! Флеанид из Коринфа, действительно, умён, силён, воспитан и во всех прочих отношениях превосходнейший из мужей. Но у него есть один недостаток - он безроден и нищ, как последний из прокажённых бродяг, что ютятся у лестницы Артемиды. Сегодня я пригласил его лишь потому, что он был проездом в наших краях и мог усладить моих гостей изысканной беседой. Я вполне понимаю твой восторг, но будь более прагматичен в своих желаниях, сын мой.
Теон понял. И кивнул. И даже тень разочарования, обуревавшего всё его существо, не отразилась на его спокойном лице. Назавтра вновь был пир, и ещё один. Флеанид из Коринфа не посещал их более, но Теон приходил. Он смотрел и слушал.