— Просто у тебя полоса неудач, — поспешила утешить Мег, метнув в Джил предостерегающий взгляд. — И мы здесь не затем, чтобы устраивать разбор полетов.
Если нужен по-матерински мудрый совет, обращайтесь к Мег, она не подведет. Иногда я забываю, что ей, как и мне, только тридцать пять, а не шестьдесят пять. Она даже выглядит иногда как добрая бабушка: коротко стриженные темные волосы (с короткой стрижкой меньше хлопот), неизменные рубашки и брюки свободного покроя. А еще она надевает дома фартук, когда готовит. Представляете, фартук!
— Тебе легко говорить, — пробурчала я.
Мег вообще-то тоже замужем. Куда ни плюнь, одни замужние. И всех хлебом не корми, дай поделиться ценным опытом.
Уф. Ладно, может, опыт и вправду окажется ценным.
Хотя в такую рань верится в это с трудом.
Впрочем, Мег всегда все знает лучше всех. Наверное, пора к ней прислушаться. В конце концов, за двадцать девять лет, что я с ней знакома, она почти никогда не ошибалась.
Как ни странно для четырех обитательниц Манхэттена, разменявших четвертый десяток, мы с Мег Майерс, Джил Питерс-Кац и Эмми Уолтерс дружим еще со школьной скамьи в Огайо и стали роднее сестер, хотя это не значит, что во всем друг с другом соглашаемся.
С Мег мы стали лучшими подругами в самый первый школьный день, когда она села рядом со мной и заявила, что всегда носит пластырь, тайленол-сироп и антисептик в спрее, и если я упаду с качелей и разобью коленку, она рада помочь. Сейчас, двадцать девять лет спустя, она по-прежнему таскает в сумочке пластырь и антисептик, разве что место детского тайленола занял нурофен в таблетках. Мег всегда была рядом, и именно к ней я кидалась за помощью — во втором классе, когда Бобби Джонстон стащил мой завтрак (Мег прочитала ему целую лекцию о том, почему нужно уважительно относиться к чужой собственности), в одиннадцать лет, когда родители собрались разводиться («Ну, Харпер, они же не с тобой разводятся, — терпеливо повторяла она в сотый раз, глядя, как я отчаянно реву, уткнувшись в подушку. — Они оба тебя по-прежнему любят»), или в девятнадцать, когда меня бросил мой первый парень, Джек, да еще додумался объявить об этом по телефону («Да ну его, он все равно тебе не подходил», — шмыгала носом Мег, подавая мне очередной бумажный платок).
Через два года к нам присоединилась Эмми — острая на язык блондинка, настоящий сгусток энергии, переехавшая с родителями из Лос-Анджелеса. Она поступила в начальную школу Джеймса Франклина Кэша-третьего где-то в середине ноября и моментально покорила всех наших мальчишек густым загаром и ожерельем из ракушек. Мег как-то встала на ее защиту, когда старшеклассница по имени Кэти Клигал хотела стащить у Эмми завтрак, и с тех пор мы дружили втроем.
Последней в наш крохотный клуб вступила Джил. Питерсы поселились по соседству с Эмми во время летних каникул между шестым и седьмым классом, и, хотя Джил была на год младше, она уже знала, как пользоваться тональным кремом, носить лифчик и целоваться по-французски. Разумеется, мы не могли упустить такой кладезь бесценной информации.
— В Коннектикуте, откуда я приехала, девчонки гораздо опытнее, чем у вас в Огайо, — объяснила она с таким рассеянно-скучающим видом, что нам троим стало слегка стыдно за свою принадлежность к штату конского каштана.
С того самого дня, как мы познакомились, Джил изводила нас рассуждениями о том, как найти «того самого, единственного», чем приводила в смущение меня и Мег. Мы с ней тогда еще в куклы играли и всех мальчишек считали дураками.
(Кстати, если подумать, как раз тогда мы были правы — когда подростковые гормоны еще не успели взять верх над разумом. Мальчишки, похоже, и правда дураки. И почему я поняла это только сейчас, в тридцать пять? Выходит, не сильно я поумнела.)
В двадцать два, закончив Государственный университет штата Огайо, мы дружно переехали на Манхэттен. Мег поселилась в крохотулечной бруклинской квартирке, где негде было повернуться, и начала работать в журнале. Эмми год обитала у Мег, каждый вечер раскатывая посреди гостиной свой спальник с мультяшными картинками, и ходила пробоваться на все бродвейские постановки. Джил, окончившая курсы дизайна, как-то умудрилась мгновенно получить должность менеджера в процветающей остромодной фирме Лилы Макэлрой в центре города.
Я исправно навещала их по выходным, но сама перебралась на Манхэттен только два года спустя, получив диплом Гарвардского юридического, — и наша четверка снова была в полном составе.
Мы воплощали в жизнь то, о чем мечтали, — по крайней мере в первом приближении. Я отдавала все силы любимой работе. Мег, которая когда-то спала и видела, как будет писать статьи в «Ньюйоркер», стала старшим редактором в «Мод», популярном женском журнале, и, как оказалось, ей это подходило гораздо больше, ведь она могла каждый месяц давать советы читательницам, а уж возможность давать советы Мег ни на что бы не променяла. Она вышла замуж за свою школьную любовь, Пола Амато, электрика, который переехал ради нее в Нью-Йорк, но фамилию не поменяла, оставила свою.
Чертенок Эмми, так и не сумев завоевать Бродвей, унывать не стала — гордо встряхнула золотистыми кудряшками и нашла себя в околобродвейских постановках, а два года назад ее наконец взяли в сериал «Богатые и несчастные». Примерно раз в месяц на Эмми набрасываются с блокнотами для автографов задыхающиеся от восторга домохозяйки из Айдахо, Миннеаполиса или Солт-Лейк-Сити. Ну и, разумеется, достаточно поклонников — мужчины, которым льстит знакомство со звездой без пяти минут голливудского масштаба. За те тринадцать лет, что она прожила в Нью-Йорке, Эмми получила около десятка предложений руки и сердца.
И наконец, Джил, которой мама вместо колыбельной каждую ночь, подтыкая одеяло в розовой кроватке с балдахином, заводила одну и ту же пластинку: «Главное, дочка, удачно выйти замуж, пока тебе не исполнилось тридцать, и никаких больше забот», тоже достигла предела своих мечтаний — вышла замуж за богатого доктора с пентхаусом в Верхнем Ист-Сайде. (Хотя, надо признать, с замужеством ей пришлось подождать до тридцати трех, а значит, матушкин завет был нарушен. Из-за этого два года от рокового тридцатилетнего рубежа до встречи с Алеком Джил провела в полной прострации.)
Что ж, похоже, советы подруг действительно могли мне помочь. В конце концов, единственная, кого в нашей четверке можно было бы назвать полной неудачницей в любви, — это я. И я уже настолько привыкла в ответ на их наставления саркастически усмехаться, что давно перестала слушать, о чем они говорят.
— Я тут вчера подсчитала на досуге, — сказала я, ни к кому конкретно не обращаясь, с таким видом, будто нет ничего смешнее моих неудач на романтическом поприще. — За эти три года у меня было тридцать семь свиданий, окончившихся ничем. По-моему, тянет на рекорд. Кто возьмет на себя смелость позвонить в «Книгу Гиннесса»?
— Харпер, не переживай так, — попыталась успокоить меня Мег. — Он обязательно появится. Будь сама собой.
— Легко сказать, — проворчала я в ответ. — Когда выходишь замуж за парня, который любил тебя еще со школы... Или вот ты, — я повернулась к Джил, — подцепила доктора с пентхаусом, все как хотела. Впрочем, парни всегда за тобой бегали. А ты, — я перевела взгляд на Эмми, которая неловко ерзала на стуле, — про тебя вообще говорить нечего. Каждый вечер на свидании, причем все время с разными.
— Ничего не каждый, — подумав, возразила Эмми, однако смущенно покраснела.
Я со вздохом оглядела всех троих: Эмми — идеальные золотистые кудряшки а-ля Ширли Темпл, идеальной формы точеный, гордо вздернутый носик, идеально ровный загар; Джил — сияющие золотистые осветленные волосы, шарфик от «Гермеса», идеально ровная фарфоровая кожа, как и положено жительнице Верхнего Ист-Сайда; Мег — кофейно-сливочная кожа, шелковистые черные волосы, доставшиеся ей от матери-афроамериканки и отца-еврея. И я — блондинка, не сказать что чудовище, но, по всей видимости, выбирая между мной и визитом к урологу, мужчины отдают предпочтение урологу.