Саша с силой прикусила губы, отчаянно сопротивляясь подступавшим к горлу рыданиям. Из глаз текли слезы. Она понимала его, очень хорошо понимала. Даже, наверное, уважала за сильную, принципиальную позицию. Но черт возьми, как бы ей сейчас хотелось, чтобы он наплевал на все условности и моральные ограничения, которые общество воздвигло между ними! Как бы она хотела заставить его забыть обо всем на свете! Как хотела взамен этих продуманных, рассудительных поступков увидеть настоящее желание! Сексуальное вожделение самца, предметом которого она бы сама и являлась.
Им не хватило совсем немного, какой-то мизерной, микроскопической искорки, из которой молниеносно разгорелось бы пламя большой, настоящей любви. Возможно, любой толчок извне: крик ночной птицы, автомобильный гудок или внезапный плач ребенка могли бы послужить сигналом и склонить чашу сомнений в противоположную сторону. Но ничего этого не произошло. Желания так и остались нереализованными. Критический момент миновал, и если уж они сумели его пережить, то и со всем остальным тоже справятся.
По дороге домой Козырев испытывал сильнейшее чувство разочарования, сожаления об упущенных возможностях. Он сам отказался, сам отверг свое счастье. Впрочем, кто знает? Чтобы бы его ждало на том пути? Сильная страсть недолговечна. Человеку не дано знать, как именно сложилась бы его судьба, сделай он другой, альтернативный выбор. Лишь одна дорога постепенно, день за днем, год за годом открывает пред ним свои тайны. И есть ли она вообще, эта другая дорога? Насколько нам позволено влиять? В какой степени можем мы программировать грядущие события, воздействуя своими мыслями на акашапрану? Вполне возможно, что наиболее значительные вехи в истории развития человечества вписаны в информационную матрицу с фатальной неизбежностью. А мы хоть и вольны выбирать одну из возможных линий судьбы, каждая из них приводит нас тем или иным путем всегда в одно и то же место. Но пути эти могут быть разными: некоторые удобные и комфортные, но скучные. Другие – крутые да ухабистые, но зато короткие. Каждый решает для себя.
Что ж, по крайней мере теперь Арсений точно знал, к чему стремиться. Нужно было срочно вычеркнуть Сашу из своей жизни. Переболеть, перетерпеть, но рано или поздно излечиться от внезапно постигшей его напасти. Забыть как страшный сон. Была бы цель, а средства найдутся. Козырев умел добиваться своего.
Однако очень скоро он убедился в справедливости высказывания мудрецов минувших времен: «Стараться забыть кого-то – значит все время о нем помнить»[59]. Чем больше он прилагал усилий, чтобы убить в себе навязчивое, беспокоящее чувство, тем сильнее ощущал свои страдания. Но самое сильное испытание заключалось в том, что он сам, собственной рукой уничтожает любовь, запрещает себе поддаться сладостному искушению. Ему было бы намного легче, если бы она ему отказала, отвергла его непристойные притязания. Будь он в этом уверен, он бы с легкостью сделал этот шаг, после которого уязвленное самолюбие быстро бы потушило нежный и трепетный огонь в его сердце. Но он был уверен в обратном.
Нужно ли говорить, как страдала Виктория, видя непонятные, необъяснимые перемены, происходящие с ее мужем, самым любимым и дорогим для нее человеком на земле! Он стал жестким, колючим, бесчувственным к ее эмоциям и переживаниям. Ничего не желал обсуждать, а на все вопросы отделывался злыми и равнодушными «все нормально», «я просто устал», «не обращай внимания». Напрасно она приставала к нему, пыталась добиться правды, вызвать на откровенный разговор. Он охладел к ней, тяготился необходимостью терпеть ее присутствие рядом. И хотя на уровне здравого смысла понимал ущербность собственной позиции, ничего не мог с собой поделать. Арсений старался как мог, чтобы хоть как-то смягчить боль жены, делал над собой неимоверные усилия, но все его потуги в конечном счете на нее же и выливались лишним накопленным негативом.
Ничего не получалось. Как всегда в таких случаях Козырев решил прибегнуть к надежному и проверенному средству – посоветоваться с лучшим другом и любимым учителем. Выбрав удобное для обоих время, он, лелея в душе призрачные надежды на избавление, направился к Малахову.
Евгений Михайлович предложил встретиться в парке, на свежем воздухе. Так сказать, совместить разговор с прогулкой, дабы лишний раз насладиться последними теплыми деньками уходящего лета. Они неспешно брели вдоль тенистой аллеи парка имени Горького в ласковых лучах заходящего сентябрьского солнца. Деревья отбрасывали длинные тени, от чего тщательно выметенная асфальтовая дорожка выглядела будто зебра: светлые полосы, в которые все еще проникал солнечный свет, чередовались с частыми темными штрихами от густых зеленых насаждений. Козырев, задумчиво шествуя по этой двухцветной палитре, словно заигравшийся школьник, тщательно выбирая место для следующего шага, старался не наступать на линии теней и ставил ногу исключительно на яркие желтовато-серые пятна. В нескольких метрах справа от них, сразу за живой изгородью, просматривался парапет старой набережной, а дальше черная гладь тихой, спокойной реки. Оттуда приятно веяло свежестью.