Официант принес пышущую жаром жирную коричневую утку, со всех сторон обильно обложенную тушеной квашеной капустой и белесыми мягкими кнедликами. Света поневоле замолчала, ожидая его ухода. Арсений воспользовался возникшей паузой.
– Свет, поверь, я очень тронут. Я, право, даже не думал. По тебе ведь не скажешь… Но зачем, зачем тебе все это нужно? Ведь я никогда не буду с тобой! Полностью твоим. «Нет хуже тоски, чем находиться рядом с любимым и понимать, что он никогда не будет твоим»[67]. Я признаю, я причинил тебе много страданий. Но я ведь не знал! А теперь, когда я знаю, я и подавно просто обязан немедленно уйти из твоей жизни. Наконец-то оставить тебя в покое. Зачем ты цепляешься за меня? Пожалуйста, будь милосердна, смилуйся над собой!
– Знаешь, я ведь почти решилась. Когда ты рассказал мне про Вику и про кладбище, после твоих слов о необходимости разрыва… Я поверила, что ты прав, что мы должны расстаться. Я даже написала прощальные стихи. Вот они.
Девушка протянула Арсению сложенный вчетверо листок бумаги. Он неуверенно, будто сомневаясь, развернул его и прочел неровные нервные строки:
Света не сводила глаз с мужчины, пристально наблюдая за его реакцией. Когда он закончил читать, она, не опуская взгляда, вкрадчиво проговорила:
– У меня самой сердце сжалось, когда я перечитала последние посвященные тебе стихи. Невозможно поверить, нельзя допустить, чтобы это все случилось на самом деле, оказалось правдой, неужели ты со мной не согласен?
Арсений отрицательно покачал головой.
Официант, проходя мимо, заметил пустые бокалы.
– Пиво повторить?
Оба с готовностью согласились. Беседа получалась слишком напряженной и сложной. Когда через пять минут пивные сосуды на столе вновь были полны хмельным напитком, Света предприняла последнюю попытку.
– Я тебе раньше не говорила, я никогда не смогу иметь детей, никогда не стану матерью.
– Почему? – Козырев искренне удивился.
– Это очень грустная история. Но я могу рассказать.
– Расскажи…
– Ты действительно этого хочешь?
Арсению не то чтобы и вправду было интересно, но откровенные признания девушки сделали его чуть более сентиментальным. Да и доверительный характер всей встречи в целом располагал к откровениям. Поэтому он согласно кивнул.
– Когда мне было шестнадцать, меня изнасиловал… в общем, очень близкий родственник.
Козырев изменился в лице, но Света, заметив, предупредила его реакцию.
– Нет-нет, ты не правильно понял. Это был не отец.
Он облегченно выдохнул, хотя, если разобраться, сей факт мало что менял в глобальном смысле.
– Просто ты всегда так негативно отзывалась о нем…
– Я, конечно, не питаю к родителю слишком теплых чувств. Наверное, он этого заслуживает. Может быть, даже его можно назвать хамом и неотесанным тупицей, но все же он не настолько пал, чтобы насиловать собственную дочь. Хотя во всей этой истории он сыграл не последнюю роль, и именно тогда я окончательно поняла всю сущность его мелкой душонки.
Было заметно, что воспоминания доставляют девушке мучительные страдания. Тем не менее, она, опустошив залпом половину бокала, продолжила:
– Все случилось на отвязной семейной гулянке. У нас есть богатые родственники. Однажды они собрали всю родню в своем загородном особняке. Все напились… Я была еще девственницей. Он затащил меня в одну из комнат. Я сначала умоляла его, сопротивлялась, потом кричала… Никто не услышал…
Ее голос дрожал, она будто заново переживала голове весь тот ужас.
– В общем, мать заметила сразу… Пришлось ей все рассказать, да я и не собиралась скрывать. Я тогда вообще ничего не соображала, находилась в тупой безразличной прострации… За каких-то полчаса мир полностью перевернулся. А отец… В общем, родственники уговорили его все замять, не давать ход делу. Предложили денег, что там еще, я не знаю. Ну он согласился. Потом долго убеждал меня, что исходил из моих интересов. Что огласка прежде всего ударит по моей собственной судьбе. Да я и сама не хотела бы… Но… Ты понимаешь, ведь он предал меня. Предал собственную дочь! Не защитил, не заступился. Никак даже не отомстил…