Как и следовало ожидать, почти у вершины холма всё четыре колымаги дружно встали, причём в опасной близости друг от друга. На несколько секунд мы замерли: мы не двигались вперёд и не падали вниз. Словно в немой сцене — мы примерзли к ночной тьме. Казалось, если мы сейчас же не сдвинемся вперед хотя бы на миллиметр, то скатимся вниз и вернемся во владения старухи, с которой недавно расстались. Она уже предвкушает это и поджидает, противно хихикая. Попытка освободиться от её чар и вновь подняться на склон закончится тем же. Выходит, мы обречены до утра раз за разом повторять всё это?.. Но тут рикша Дзуон с утробным рыком взлетел на вершину холма. За ним одолел подъем рикша Ха. Их низкие, протяжные крики слились в единый рёв. То же самое благополучно совершили остальные рикши — Ньема и мой. Когда всё четверо поднялись на вершину холма, Дзуон зааплодировала. Подражая ей, захлопала в ладоши и Ха. Нехотя их примеру последовал Ньем, я же похлопал от всей души.
На вершине рикши остановились передохнуть, положив голову на руль. Вершина соединялась перемычкой с дамбой. Щеки ощущали лёгкое дуновение прохладного ветерка. Мы вдыхали запах воды. Ньем подал голос, указывая куда-то вдаль:
— Вон там — мост. Большой железный мост. В своё время сюда понаехали специалисты из СССР. Они-то этот мост и построили. Сейчас их уже нет, всё вернулись домой. Да, здоровенный отгрохали мост!
Но я ничего не увидел. Сколько ни вглядывался. А Ньем продолжал:
— Огромный мостище! Сам-то я по нему не ходил, но, говорят, на его строительство потребовалось столько народу!.. Видишь, какой он длинный, ужас просто.
Я попытался провести чёрную горизонтальную линию на холсте тьмы. Затем изобразил покрытие и фермы, добавил несколько толстых вертикальных линий — опоры. Нарисовал боковые заграждения, протянул несколько железных канатов. Наконец возник висящий будто между двумя сгустками тьмы чёрный железный мост грубоватых очертаний. Я заглянул под мост. Оказалось, что там значительно глубже, чем я предполагал. Похоже на огромную, широкую и глубокую котловину. По дну котловины текла чёрная, блестящая, как фотоплёнка река. Похожая на пленку с памятными снимками вода текла медленно и тихо.
Ньем пояснил, что гостиница, куда мы направляемся, когда-то была общежитием советских специалистов. Советские уехали, но после них остались сауна и бильярд, там можно и видео посмотреть, и массаж сделать, поэтому в гостинице постоянно роятся всякие типы, разжиревшие на грязных делишках, в том числе контрабанде. Просто безобразие. Точно! Ньем словно говорил сам с собой. Затем вдруг, понизив голос, стал рассказывать о Ха. Дескать, она пыталась эмигрировать в Японию. С младенцем на руках, вместе с другими беженцами — их было десятка два. На рыболовецкой шхуне. Всё, правда, кончилось тем, что после двухнедельного дрейфа по Восточно-Китайскому морю, потом по Южно-Китайскому морю они попали в Гонконг. Всех принудительно депортировали как экономических беженцев. Странное дело! Политическими беженцами не признали… Ха вернулась домой уже без младенца. Говорят, его съели во время дрейфа. Ребеночка-то…
Ньем — лжец. Ха не могла съесть своего ребенка. Гораздо вероятнее было бы, если бы съели её саму. Ньем нарочно пугает меня. Чтобы у меня с Ха ничего не вышло.
Просто денежки с меня сдерет — и на этом всё. Я прикинулся, что меня всё это не интересует и перевел взгляд на реку. Ночь была черна, как смоль. Словно мы и впрямь во чреве кашалота. Беззвучно текущая вода — возможно, его желудочный сок. Возможно, эту воду принесло сюда с того места, где в ней плавали Ха с младенцем… Вода такая чёрная и тяжелая, что из неё невозможно вырваться… всё бесполезно. Тут оживились мои лобковые вши, в паху зачесалось. Я чешусь. Я смеюсь. Я пребываю в чреве кита, ничего не вижу, и потому у меня словно нет глаз. Я слеп. А в моих штанах вцепились в волосы тысячи безглазых вшей. Я представляю себе эту картину, и мне и впрямь становится смешно.