«Флейм из Вефлиема»
Блин, Понтий ел, а туткажысь Волхвы из Вефлиема,сказали что родилсяцарь иудейский, а это значит — непрелюбодействуй,ниукради, нисотвори, аверуй, и преснои вовеки веков — Амен,Аплодисментов вори бес с серЕбром…Блин, Понтий вышел из авинас гербОм на мыле,и Слово вынул:— Кто у креста смирен давно на вече,и кто за риском близко — все — чисты!Веди Бог и ныне там — под камнемна камненачало пламениили цемента.Бог — выбор, но бренн — тычтобы его просечь. А это значит:Колена!Встать!Лечь.Ну, блин…Иесус со мной, а я далече!И ни друг и ни враг — Иуда!Это Царь меня словом лечит!А я молча гляжу в посуду!А я днем зажигаю свечи!О, Иесус, я больше не буду…
«А мохнатые ресницы столь изящного загиба»…
Горкий взгляд из под вуалисладких гублакавших море от молитвотпечаткии следы от битвна коленяхсглаженныхмякгой тканиюи короной очерченнолоно.Вязь изпаутинычто связала книжкитертые с журналомовуляций.Грацияу стола пустого стулада еще добавить гулаиз окна: «Ты одна»…ТЫ ОДНА! Не бойся мулаопустившего рогачто обхватывают столькобеспробУдущной тоски ссоло в беломмузыкантазавораживает в пленблюзза стеною…прочь Соседа!Мучать мула, что пришелдля подрагиванья вен на бокахв ожидании стоять посредихолодной залы.Крика мало!Ты садись к нему на спинуи вели емусомкнутьнаполнЕнные печальнойвлажью слезною глазаВ ПУТЬ!Влево-вправо, влево-вправомир качуется усталона загривке мулашерсть слипается отвлаги лонастоныи мохнатые ресницыстоль изящного загибатак длинны они,щекотятвоздухон упрямится, но поздно — резкооткрывают глазы мулазвездычерно-влажные огромны…— Это сОН был. Спи.
«Ах, матова души твоей поверхность…»
Ах, матова кизды твоей поверхность,дыхание ее зато глубокое,вбирающее воздух в смысло-легкиеи воздух на планету выдыхающеев Мытищи, Строгино и на стекло моев котором через отпотевший краешеквидны голов заснеженные крышине оначает то, что люди в люди вышли,и печь не топится.Колотится она об стих мой в ритменапуганного сердца пред Набоковым — тобиение об матову поверхностьпоп девочек в уроке физкультурыкультуру тела да с разбега, да растящие,когда все мальчики и кони были маленькие,а поэтэссы — Чуда в перьях, изваянияя.Ах, матово моей страны страдания!Ах в матке есть пробелы от биенияпо черным клавишам судьбы плодотворения,от хищной птицы об стекло, или от мужачто толстым ужемвползв ботах от гусей, по мерзлым лужам,нет, лучше это пусть будет — в стужувбеггепардом за, петляя, обреченнойкосулей по саванному сафари.Ах, матова повехность в этой паре!Они идут любя, два черных ящика!Днем — убивающие мир и свое телочтоб птенцы ели,а ночью для Души стихи творящиев постели.
«Я не прощаю, не прощаюсь, я вживусь»…
Еще про март булат не спел катренеще звенит зимой при троне шути под хомут зажато горло венно тутуже издал я свой весенний вопль!Еще из штопора не вышел голый топольеще так путаются в стропах мои строфыи в плен влюбленных больше не берутно тутконцом стиха я по дверям похлопаль.Летит обшивку распушив мой голый тополь!Свистит дырою в строфах парашют!Строчат по мне стихи поджарые пилоткино тутСоски набухли у весны — с небесных кручменя на приземление зовутЯ не прощаю. Не прощаюсь. Я вжывусьмеж ног твоих, весенняя Европатебя по крепким ягодицам буду хлопатьчтобы зажглась от русского холопано тутконцом стиха я по дверям прогрохалЕвропа вежливо подлезла под хомут…