— А теперь, — прошептал мне Гаррет в самое ухо, — тихо. И доверься мне, слышишь?
И повёл вперёд. До шлюза.
Я, помнится, запаниковал. Но «доверься» стучало в ушах, и я шёл.
…Что долго рассказывать: он вывел меня из Крепости в Город. Вне увольнительной и вне всех порядков. Каким-то путём, который я после нафиг забыл, потому что не убегал ни до, ни после того случая, запомнил только для того, чтобы тогда вернуться.
В общем, я стоял у стены Крепости и хлопал глазами, а Гаррет, донельзя довольный, усмехнувшись, потащил меня тогда к своей машине, усадил и завёл мотор:
— Наслаждайся.
И, перегнувшись через меня, надавил кнопку, открывающую окно.
— Пристегнись.
Я задыхался и пьянел так, как не пьянел даже тогда, когда мы с пацанами спёрли у старших курсантов невесть где добытую ими бутылку эмбриумной настойки. Потому что, крути-не крути, а ночной Город был прекрасен, даже несмотря на зеленоватую дымку от Разрывов где-то за Стеной.
И Гаррет тоже был прекрасен. Правда, тогда я так не думал. Я просто сходил с ума и ёрзал в сладковатом ужасе от одной мысли, на что способен мой безумный, невозможный братец. И очень хотелось прижаться к нему и бессловесно орать. Почему-то. Ну, и завидовал я ему, конечно, дико. Куда без этого. Я ему всегда завидовал…
…Он бросил машину поперёк какой-то кривой дороги, уже за чертой Города, и тогда до меня дошло.
Мы стояли в полукилометре от Бастиона. От Первого Бастиона.
— Ты его хоть помнишь? — тихо спросил Гаррет. Я, всё ещё не отдышавшись после адреналина, скорости, ветра и впечатлений, слабо кивнул.
Помнить я помнил, но в основном изнутри. Помнил выделенные нашей семье комнаты с претензией на городскую квартиру, помнил, как у папы каша сгорала, как мы с Бет учились ходить наперегонки, как смеялась мама, и как Гаррет в Крепость уезжал. Мне было года четыре, наверно, но я запомнил. А без него всё было серым-серо. И зелено: комнаты наши окнами выходили к Разрывам…
Нас с Бет отправили в Крепость, когда нам стукнуло шесть. Всего пять лет рядом после двух лет его отсутствия — это для детских мозгов слишком мало после слишком долгого.
— Зачем?..
Гаррет обнял меня за плечи и слегка повернул.
За Стеной, вдалеке, зеленел Разрыв. Огромный, злобный и противный.
— Гаррет…
— Это — Пик, — тихо заговорил он, всё ещё обнимая меня и слишком явно не желая слушать. — Самый сложный из всех Разрывов, окружающих Первый Бастион. Бывает, что отправленная туда боевая группа возвращается не в полном составе. В той группе, где состою я, случай уже был.
Я дёрнулся, но брат держал меня железно. Как всегда, подумалось с горечью. Но её я тут же удушил. Было в этой поездке и в этом разговоре что-то не столько запретное, сколько чудовищно сокровенное, что-то такое, что можешь сказать только под покровом ночи и со взглядом на источник опасности. Поэтому я обмяк под его рукой и просто слушал.
— Если бы не бастионская охрана — а ты её ещё увидишь — и система пропускного контроля, я бы провёл тебя внутрь и показал бы ближе. Показал бы интерактивные карты. Показал бы размах, с которым тут отстроен лазарет. Поэтому, Карви. Поэтому я буду приходить к тебе всегда, когда смогу. Но только, когда смогу.
У него был безумно усталый и сильно надломленный голос. Словно он жалел о чём-то.
Вот в тот момент, помнится, мне с юношеской горячностью захотелось схватить его за руки и кричать, что нахуй Крепость, нахуй учёбу, нахуй всё, а он сейчас же меня проводит в Бастион, и я занимаю место рядом с ним, я же могу, я же хороший боец, меня же хвалят… Глупость была бы несусветная. Не знаю, какими силами я сдержался, но орать не стал. Просто тогда, кажется, я и понял, что он тут, по ходу, несколько раз в неделю жизнью рискует, и я могу его потерять, пока буду нагло дрыхнуть в Крепости, а ещё вякаю, что ему не нужен…
И стыдно стало так, что аж морда запылала, хотя холодрыга стояла ужасная: скверный дракконис выдался, мерзкий. И я повернулся и уткнулся этой мордой в Гаррета. И обнял его сам — до боли, и объятие он мне вернул.
Заставить себя выдавить: «Прости меня, пожалуйста, я был капризным долбоёбом, я больше не буду, честное слово» я так и не смог.
…Полпути назад мы проехали молча, а я и вовсе сидел, уткнувшись взглядом в свои коленки. Потом Гаррет прикурил. И сунул мне сигарету.
Ну, какой бы мальчишка-подросток отказался, да?
Выкашливал я больше, чем вдыхал, дико злился и на себя и, заранее, на Гаррета — боялся, что он будет смеяться. Но он даже не улыбнулся. А когда я выкинул окурок и прокашлялся окончательно, похлопал меня по плечу и добродушно сообщил:
— Меня в первый раз вообще стошнило.
— Хоть что-то, — я не удержался от шпильки. Гаррет фыркнул. Очень и очень тепло.
— Ты подумай, Карвер, — с явным усилием заговорил он через пару минут. — Подумай, почему я тебя выудил контрабандой, почему всё это показал, рассказал, и почему тебе не нужно посвящать во всё это Бетани.
Я додумался, уже лёжа в своей комнате, вернувшись никем не замеченный.
Гаррет мне доверял.
И считал достаточно взрослым для правильных выводов.
…Сосед дрых, и я с чистой совестью разревелся в подушку.
***
Незадолго до моей первой Испытательной вылазки, то есть, когда мне уже стукнуло восемнадцать, я начал ловить себя на том, что в своих подростковых снах всё чаще и чаще вижу мужские руки. Тёплые и сильные. Надо сказать, особых мук по этому поводу я почти не испытал, даже чуть обрадовался: если, дескать, меня и парни привлекают, то и разнообразия в выборе больше, и проблем в итоге меньше. В этом возрасте о будущей семье, жене и детях особо не задумываешься, тем более, если тебе скоро ехать мочить демонов. А потом — оставаться далеко от Крепости и продолжать мочить демонов. Тут уже не до социальных условностей и чьих-то чужих мнений и комплексов.
А вот через пару недель после первого осознания до меня дошло, чьими были эти руки.
Потому что к рукам во сне наконец-то приросло тело, хотя мне было не видно лица, и к тому же появился какой-то новый звук, кроме стонов, и звуком этим был срывающийся шёпот моего сокращённого имени.
«Карви, Карви, Карви…»…
Я просыпался в судороге, стискивая подушку, с сердцем, которые прыгало круче Ужасов, и в панике от отчаянного желания вернуться в сон.
Дело было даже не в том, что у меня банально вставал на родного брата, нет.
Я даже не думал всякую херь вроде «это неправильно», «так нельзя» и тому подобное: правда, не до социальных условностей, а если мы до этого дойдём, детей у нас не будет.
Это было чистое мучение, похожее на чувства несчастливо влюблённого закомплексованного идиота. Такое, из серии «он на меня и не посмотрит», «зачем я ему», «у него куча народу, и все круче». Хотя, положа руку на сердце, ни о какой Гарретовой «куче народа» я и понятия не имел. Но почему-то был уверен, что за братцем моим пол-Бастиона бегает.
Короче, я тогда посыпал голову пеплом, пошёл к Бетани и попросил у неё успокоительное. И снотворное. Дескать, трясёт перед Испытанием, спать не могу, кошмары. Сестрёнка поделилась, а потом рванула ко мне на плечо и задрожала — её-то тоже трясло, а у неё же ещё и Истязания, помимо прочего. Мы успокаивали друг друга, как могли, при этом я чувствовал себя лгуном и сволочью: я-то нервничал из-за вылазки, конечно, но всё-таки не так. Не до такой степени, чтобы успокоительное жрать. А потом я вспомнил, что из предыдущего увала приволок и заныкал бутылку то ли вина, то ли вермута, ну и, короче, мы потом окончательно успокоились. А за пару месяцев до Истязаний в Крепость всякий раз приезжал читать трёхнедельный курс Орсино, и, в общем, утром мне от него влетело за спаивание молодых магесс, приходящихся мне к тому же сёстрами. Бет меня ещё защищать пыталась, но я за это злился. Я всё-таки был её старше. Ну и что, что на десять минут.