Аузби увидел двух путников. Шли они в ту сторону, откуда пришел он; мальчик пожалел их, будто им ни за что не дойти, будто дороге их не будет конца… Мать в блеклом стареньком платке шла впереди с котомкой за плечами; сын нахлобучил на уши шапку, сжал кулаки, натянул на них рукава шерстяной рубашки, ссутулился. Наверное, он был голоден, он едва волочил ноги. Аузби ждал, что они свернут к нему, — не для того, чтобы расспросить, узнать, кто он, — женщина должна была сказать ему, что он засиделся уже, а путь не близок. Потом, показав на своего сына, она вздохнула бы с завистью: когда наш-то дорастет до тебя…
Мальчику показалось, что они очень быстро прошли мимо и быстро уходят, и он не мог сидеть больше, надо было вставать и идти.
Еле-еле, будто курган взвалил себе на спину, поднял он свой мешок…
Вдали показался лес — видны были только верхушка деревьев, темные, затуманенные дымкой. Дорога тянется по лесу недолго — на руках можно пройти шутя, раза два отдохнув, не больше, но мальчика страшит эта часть пути. Ему кажется, что ночь уже дошла до леса и скапливается там, как вода в запруде, чтобы прорваться потом, пасть на мир непроглядной тьмой, и спотыкайся тогда, вздрагивай перед каждым кустиком…
Вдруг померещилось мальчику, придумалось, что он не один, что рядом друзья. По правую руку его идет Ладе, долговязый, бледный — ребята дразнят его, что он сделан из воздуха; по левую руку — Горги, коренастый низкорослый, рябой. Идут они неторопливо, спокойно, будто несут из леса вязанки хвороста, а дорога прямая, ровная, где захочешь, там и оборвется. Аузби слышит то одного, то другого, слышит он и себя, слова свои. Горги показывает на кусты шиповника вдалеке — там они остановятся, отдохнут. Горги не очень-то верит, что сможет пройти столько, но поблизости ни камня, ни бугорка, ни кусточка. Ладе немногословен. Кивает себе головой и помалкивает, лишь изредка вставит словечко. Аузби соглашается — он не остановится, пока не дойдет до шиповника. Не верить в себя хуже, чем увильнуть от борьбы, когда товарищи твои меряются силами где-нибудь на поляне.
Так они идут до конца — Горги слева, Ладе справа, а лес давно уже позади, и дня остается столько, сколько остается его, когда пастух пригоняет стадо в село…
Аузби сидел на земле, оперев мешок на старый трухлявый пень. Но и теперь, расслабившись, он помнил, что ему еще придется встать не раз и не три, и не десять… Мальчик вспомнил, что чурек еще должен быть в кармане, но нащупал лишь маленький кусочек, маленький, как истертая карандашная резинка. И хоть кусочком этим мальчик мог только раздразнить себя, он все же нетерпеливо сжевал его.
Встав, Аузби удивился: не почувствовал тяжести мешка за спиной. Всему бы он поверил, но не этому, — что ноша его осталась где-то, что ноша его не при нем… В кармане ватника он нашел несколько кукурузных зерен, ощутил пальцами твердость их и прохладу. Эти зерна помогут ему забыться: пока согреются во рту, пока обдерут их передние зубы, измельчат коренные, он успеет отсчитать много шагов.
И хоть отдохнул он неплохо и было ему так легко вначале, будто показались впереди огни родного селения, усталость быстро возвращалась, хотелось снова присесть, посидеть. Колени словно огнем облизало, болели мышцы — вот-вот что-то в них оборвется…
Елбызд сказал, отправляя его домой:
— Возьмешь с собой немного кукурузы.
За спиной Аузби тяжелеет мешок, дорога превратилась в бесконечную веревку, конец которой привязан к мальчику; веревка ползет по камням, буграм, путается в бурьяне, в кустах. Аузби идет, идет, идет, и, если споткнется вдруг, ноги его подломятся, дорога оборвется.
Он вспомнил мальчика из сказки, вспомнил, как жалел его. Тогда Аузби сидел возле печки и слушал мать, а мальчику было трудно в сказке, и был он невелик и слаб, как Аузби. Сейчас, в эту минуту, кто-нибудь, может быть, Горги, может, Ладе, сидят у огня, а Аузби стал тем мальчиком из сказки…
Люди голодали: у них не осталось ни единого зернышка, в амбарах мышь бы ничего не нашла, нечем было даже сеять. Люди стали тихими и печальными, будто каждый смотрел в могилу. Судьбе угодно было: пусть самый младший из вас, самый маленький будет вашим избавителем. Кто знает, может, его тоже звали Аузби… Люди, произнося его имя, стояли у дороги, как свечи. Мать, словно кусочек хлеба давала, говорила это имя ребенку. Имя стало святым. Дорога Аузби была длиннее дум голодного человека; по пути его рушились горы, разливались, свирепели реки, но мальчик из сказки — тот, другой Аузби — выдержал, все прошел, потому что он нес жизнь, потому что он был маленьким и никто на него не надеялся…