Возвращаются поредевшие полки. Один полк называется Страцинским, другой — Стражинским. Пустые места в ротах — могилы где-то под Нишем, по Косовскому полю, в Метохии.
У чешмы на станции Раковски сидят два фронтовика и беседуют. Ждут какой-то поезд и балагурят. Один из них все ощупывает щеку — на месте ли розовый лейкопластырь и марля под ним. От частого прикосновения пластырь замызгался. Другой прикладом отклеивает подметку сапога — любопытствует, насколько оторвалась. Несколько коротконогих, плотно сбитых мальчишек вертятся возле них. Хочется им, чтобы у фронтовиков были ордена, а орденов нет. Фиолетовые рубашки ребятишек разукрашены плотным рядком перламутровых пуговиц. Но совсем другое дело, когда у человека что-нибудь блестит!..
Фронтовики еще не отвыкли от своих фронтовых забот, мальчишки вытягивают шеи, чтобы услышать разные военные истории…
Такие истории везу я в купе первого класса в Крумовград. Но время ли их рассказывать? Город мерзнет, обожженный заморозком, город наквасил бочки кислой капусты и ждет, когда она поспеет. Из медных котлов для ракии в Токачке цедится первач. Одна дамаджана[9] «бормотухи» освобождает от трудовой повинности, подмачивает и перечеркивает акт лесника, вырывает зубами заем из Популярного банка[10]. Великая штука «бормотуха» — в любом доме пустая дамаджана становится полной! Тогда пусть убранные табачные плантации индевеют, пусть в лужах на Бургаздере хрустит лед. Пусть и южное небо потеряет всю краску, как тронутые испугом губы…
Казармы расшевелились. Поручик Аниев движется через плац: фуражка, плащ-накидка, блестящие шпоры. Лестница штаба каменная, и шпоры поручика звякают. Жоро, адъютант, мягко потирает ладони одна о другую и с улыбкой забирает себе твою душу. Всякий адъютант должен располагать улыбкой для каждого — смотря что за человек. От курева усики у него желтого цвета. Когда он потирает ладони, офицерский мундир играет на локтевых сгибах. А комиссары одеты в шаяк[11]. Пришло время шаяку подняться над шевиотом.
Гражданский сброд меряет и их и нас одной меркой: военные, сидящие на всем готовом! Если у них есть бочки — обязательно рассохшиеся. Хорошо, что где-то припасены маринованные баклажаны, хорошо, что где-то льется в дамаджаны сливовая «бормотуха», так что есть кому и в их стаканы плеснуть!..
Вагон первого класса совершенно пуст, колеса подо мной подпрыгивают, подбрасывают меня. Красный плюш на сиденьях задубел и пахнет пылью. Этой прелести здесь в избытке. Все это прицепляют в качестве первого класса на станции Подкова. Я три раза прошел через весь вагон из конца в конец. Хоть бы одна какая-нибудь офицерша, на худой конец какая-нибудь старостиха — мог бы по крайней мере спросить о соседних местах, свободны ли, чтобы как-нибудь завести разговор. Потом уж, конечно, читал бы Устав внутренней и гарнизонной служб, а глаз мой скользил бы от расплывшихся букв к женскому колену. «Служба, госпожа, служба-а!..» — сказал бы я спустя немного со вздохом. Начинаю воображать, что на диване напротив меня действительно сидит дама. Она слегка улыбается — ни стеснительно, ни вызывающе: «Вы только еще начинаете, милый подпоручик. Будет время и для службы…» А я спрашиваю: «После чего будет время и для службы?»
Попадание точно в цель! Глаза мои подсказывают даме, что разгадал ее мысли. Легкое смущение сковывает напомаженную улыбку. С этого места дальше все идет как по маслу…
Но нет ни офицерши, нет старостихи. Пустой вагон!.. В бараках Красного Креста за станцией Момчилград Кичка поставит передо мной теплый чай с сушеными лимонными корочками. Положит и кусочек брынзы. В офицерской комнате тепло, простыни белые. На одеялах наколоты бесхозные ордена за храбрость. Возле зеленоватых оконных рам Кичка расклеила вырезанные из журналов картинки. Красивая девушка Кичка. Привыкла встречать и провожать мужчин и хозяйничать, как у себя дома. Ее мягкие домашние тапочки шлепают по линолеуму. Совсем другое дело, когда возле тебя хлопочет молодая женщина! Как-то угощала она нас приготовленным ею ликером, а один артиллерийский офицер подмигнул:
— А будет ли к ликеру закуска?
Она привыкла к мужским шуткам, не смутилась, а показала два ряда ослепительно белых зубов:
— Закуска будет ваша, чтобы мы не остались должны друг другу.
Так вот. Одни ищут закуску к ликеру, другие деревянным костылем — ступеньку санитарного вагона. Ладно, поручик, посмотрим, до каких пор будем пить чай с лимонными корочками, до каких пор будут холодить наши шеи чистые перкалевые простыни, а мы — прислушиваться к Кичкиным шагам: не заспешат ли к нашей двери, не стихнут ли на миг, — а потом щелкнет внизу латунная ручка замка… Потому что есть и другая действительность: после возвращения одних полков другие должны отправиться на их место! Фронт переместился за Воеводину. Но ведь фронт не медный черпак, его не повесишь на цепочку, не вобьешь цепочку в камень чешмы, и не будет он висеть на месте. Если фронт не переместится еще дальше, то переместится в нашу сторону, и тогда далекая Воеводина станет значительно ближе…
10