Майор Досев вновь выплыл из небытия «треугольника»!
И я бросился по следу докладной записки. Бросился, потому что боевое товарищество, о котором мне напомнили по телефону, выше всех завистников, названных «драгалевскими пижонами». Приказ был уже подготовлен. Когда докладывавший нес его на подпись, в канцелярии его задержали, чтобы включить новые фамилии. Через два дня исправленный приказ был передан машинисткам, но, пока они его печатали, докладывавший уехал куда-то с секретным донесением.
В это время мой бывший командир звонил мне каждый день, а я уточнял местонахождение приказа и его передвижение в канцелярии. Когда дошел до машинисток, на противоположном конце провода что-то произошло. Я замолчал, замолчал и свежеиспеченный командир дивизии. Я уловил его дыхание — дыхание сокрушенного человека, затаенный вопль рухнувших надежд.
— Войны проигрывали из-за медлительности, — простонал он. — Кто допустил, чтобы в министерстве появились зеркала?.. Пока эти финтифлюшки накрасят свои губы, мои потрескаются до крови!
Трубка в моих руках заметно потяжелела…
Докладывавший вернулся через неделю, повертел в руках приказ и вцепился в гладко выбритый подбородок:
— Этот «шедевр» я на подпись не понесу. Нужно переписать на меловую бумагу.
Он отстранил приказ и нажал звонок.
Через час я передал последние сообщения, на что командир дивизии ответил:
— Скажи ему: пусть хоть на оберточной бумаге напишут, лишь бы прислали, чтобы я мог спокойно заниматься делом…
Наконец приказ вышел. Вышел совсем неожиданно, как раз тогда, когда я начал думать, что добрая воля перед нелепой случайностью — пустое дело. Я видел его у адъютанта, видел номер и инициалы машинистки и исполнителя, но был уже так истерзан, что не находил в себе сил, чтобы радоваться, хотя и считал этот приказ своей победой.
— Готово! — закричал я по телефону в условленный для связи час.
— А ты его видел? — спросил он и затих в ожидании.
— Своими собственными глазами!
— Только бы все это не было «пулей», а то я и так стал посмешищем в армии…
Опыт сделал этого человека неисправимым скептиком.
— При чем тут посмешище?! — кричу я ему. — Сегодня же направляю приказ.
— Не надо направлять! Мне не вытерпеть, пока он придет. Немедленно выезжаю в Софию… А ты действительно видел его?
— Конечно!..
— Смотри, парень, я их пришью…
Двойные лампасы командира дивизии! Их он намерен пришить. Как сказано в библейских книгах: стало тихо, и руки наши тянулись друг к другу и не доставали…
После обеда я понял, что полковник был в министерстве. Появился и исчез. Адъютант министра сказал мне, что он взял приказ и сейчас сидит в ателье военного училища — ждет, укрывшись плащом, когда к его бриджам пришьют двойные лампасы.
Вечером он пришел ко мне домой. Остановился у порога, не спешил подавать руку. Сделал шаг вперед, резким движением руки откинул полу плаща и повернулся ко мне боком. В полутьме прихожей горели лампасы командира дивизии. Он измерил меня взглядом с головы до ног, приподняв брови, и в глазах его светилось торжество победителя. Его слова доходили до меня откуда-то издалека, словно из прошлого:
— Первый список — совсем другое дело!..
КОМЕТА ГАЛЕЯ
Что за времена праведников! Что за ангельский ритуал! Какая вера в смелость слабого перед сильным!..
Какая целомудренная рука написала параграфы устава об инспекторских проверках, чье строевое, невинное воображение представило себе белый лист бумаги как казарменный плац и провело карандашом разграничительные линии между взаимно подчиненными? А когда их проводило, как не догадалось, что след карандаша не забор, не колючая проволока, не минное поле… Раздалась команда: «По местам… марш!» И… исчезли линии, вздрогнули прямоугольники на семнадцатой странице устава. Каждый чеканным шагом идет к своему месту и, оглядываясь, обнаруживает, что заарканен вышестоящим начальником…
Все это я видел собственными глазами и знаю, что к чему, испытал все на своей шкуре и запомнил крепко…
От травы на плацу остались только кое-где отдельные пожелтевшие стебельки. Теплый, ласковый ветер свободно гуляет по плацу, раскачивая и прижимая стебельки к земле. Даже пырей превратили в труху железные подковы сапог и деревянные шлепанцы. Но если к этой трухе добавить хоть немного кукурузной муки, то куры фельдфебеля Ганё Лечева начнут нагуливать жир… По ночам прогуливающиеся с девицами офицеры наталкиваются в темноте Аязмо[14] на влюбленных школьников. «Предупреждай, букварь, а то наступлю, куда не следует, и покалечу…» Влюбленные подростки исчезают в колючих кустах — пропали чулки у зазнобы!.. Глядя на этот пестрый кустарник, женатые офицеры вздыхают: «Какое место шуры-муры разводить…»