Вывели его на допрос. Шел по каменным ступеням, потом по деревянным. Прошли длинным коридором и вошли в комнату… В комнате — немецкий офицер и гражданский в нагольной шубе. Гражданский заговорил с ним по-болгарски. Полегчало. Подумал: «Раз есть болгарин, другое дело». Спросили, как зовут.
— Нурудин Карафеизов.
Гражданский почесал за ухом:
— По голове твоей узнал, что ты турок. — Потом что-то сказал офицеру по-немецки, и оба засмеялись. Посмеявшись, болгарин спросил: — Из какого ты полка?
Нурудин раскрыл рот, делая вид, что не понимает.
— Тебя спрашиваю, дубина! — повторил тот. — Из какого полка?
— Не понимаю…
Болгарин приблизился к нему:
— Деньги будешь иметь, скотина! И землю, и жен… Отвечай, когда тебя спрашивают!
Нурудин поднимал плечи:
— Не понимаю…
Дело приняло серьезный оборот. Болгарин шагнул вперед, намереваясь его ударить, но не ударил.
— Что ты за человек, а? Форма болгарская, имя турецкое, а говоришь по-русски…
Тогда Нурудин заговорил по-турецки. Обо всем, что пришло в голову. Старался, чтобы в голосе было как можно больше мольбы, повторил несколько раз слово «абдал»[17] и все тыкал себя пальцем в грудь, чтобы они поняли, что он настоящий абдал. Слушали его, слушали и опять отправили в подвал. До тех пор пока не стемнело, он все присматривался к окошечку — как бы его вышибить. Стемнело… На нашей стороне постреливали, перед Надятадом постреливали. Нурудину это на руку. Где-то возле атсия хавасы[18] или к полуночи схватился за рамку окошечка, дернул и почувствовал, как она подалась. В первую очередь просунул ноги, потом протиснулся сам. Ступив на землю, осмотрелся и залег. Оттуда на локтях полз метр по метру. Через дворы и пустые улицы, от угла к углу, пока не выбрался из города.
Он замер, прислушался. Что-то гулко барабанило, но он не сразу понял, что это его сердце. В голове вертелось что-то наподобие шарообразной пули, что-то тупо, будто топор, оглушало его до потери сознания. А плечо его словно шомполом прокалывало насквозь. Не знал он, что произошло, откуда взялся этот шомпол. Очертания равнины терялись во мраке, но Нурудин знал, что где-то впереди должны быть камышовые заросли и замерзшие лужи. Потом канал Риня и только за каналом — свои. Ногами бы шел человек и то почувствовал бы боль в голове от сильного удара, а он полз, как дождевой червь. Сколько ударов в голову, сколько шомполов в плечо!.. А напрямик двигаться нельзя. Немцы скопились перед Надятадом. Голова у него раскалывается от боли, но он понимает, что надо обогнуть это место, отползти подальше. Пуговицы оторвались от одежды, пока он полз по земле. Упрется правым локтем — удар в затылок; упрется левым — шомпол в плечо…
Немцы остались позади, стрельба доносилась издалека. Шелестели камыши, и Нурудин прислушивался, нет ли поблизости людей. «Туп-туп-туп…» Сердце! Если Нурудина и выдаст что-нибудь, так это его сердце! Он попробовал двигаться на четвереньках, точнее, на одной руке и двух коленках. Как ребенок, еще не вставший на ноги. И действительно, ребенок, потому что боль в голове все стерла из его памяти. Болотное дыхание тростника убаюкивало его. Еще немножко, еще чуть-чуть…
Вода в Рине что-то бормотала, клубясь. Так клубится петмез[19], когда его переливают из котла в кувшины. Но Нурудин больше не ребенок, у Нурудина остались воспоминания. Он плывет по омутам Арды, и это они зовут его в глубину, они клубятся.
Ледяная корка у берега тихо обламывается, а Нурудину кажется, что раздается громкий треск. Он медленно идет вброд. Ступни ног обжигает ледяной холод, огонь поднимается выше к поясу. Ногами Нурудин нащупывает дно. Нижняя челюсть дрожит, обух топора бьет в затылок все чаще. Ну, еще немного!..
Руки его нащупывают лед на противоположном берегу. Шомпол в плече валит его на бок, и Нурудин царапает пальцами грязь. Вода выполоскала шинель, шум начал удаляться, и где-то в темноте потерянной памяти бешено заплясала раскаленная белая нить. Вода больше не колет его ледяными иглами, и челюсть как будто перестала прыгать. Нурудин, приходя в себя, начинает понимать, что игра действительно прекратилась. Вода согрела его. Прикусывая язык, чтобы опомниться, опирается на левую руку, чтобы шомпол в плече привел его в чувство. С шинели его течет вода, он, качаясь, движется дальше, туда, где свои. Небо впереди разорвано рассветом. Нурудин идет навстречу рассвету и кричит:
— Товарищи-и-и!
Небо пламенеет. Нурудин идет навстречу рассвету. Это свет веры!