Потеплело, как не потеплеть, как не согреться твоей душе?! По ночам и во мне прокатываются какие-то теплые волны, когда подумаю, когда почувствую, что я на рубеже, до которого дошли огни света!..
Если бы не было на границе людей, было бы одиноко, может быть, и тягостно. Другое дело, когда зазвучит возле заставы хриплый голос Червении или пригласят тебя на свадьбу, а бай Вылчо протянет вперед повисшую на ремне полотняную сумку и пригоршня орехов зашуршит в его ладонях.
— Конечно, вы не голодные, но мужчина только тогда мужчина, когда что-нибудь ломает, когда ищет ядро…
Однажды Хасанчик — мальчишка-помак[22] примчался на заставу, еле переводя дух. По краю Кобыльего дола прошел незнакомец в резиновых сапогах. На шейке мальчонки вздулись узлы синих жил, сердечко вот-вот выпрыгнет… Хасанчик понимает, но ведь есть зрелые люди, которые не понимают, для чего существуют заставы, зачем мы здесь!..
Мюмюн из Горского родника строит чешмы и мосты для своей души. Совхоз дает ему цемент, лесхоз — жерди, и он собирает разбросанные по голым скалам ручейки. Случается, проходим по его мосткам — под нашими ногами зияет пропасть. Пьем и воду его.
Не одну чешму он построил — два десятка и мостов шесть или семь. Строил не руками, а сердцем.
Я спросил, что заставляет его строить мосты и чешмы, не грех ли отрабатывает. Мюмюн посмотрел на меня:
— Приходилось ли тебе испытывать жажду, капитан?
— Приходилось.
Тогда Мюмюн начал мне говорить, что человек до тех пор, пока дышит, ищет свою дорогу и его постоянно мучает жажда. Мосты связывают не только дороги, но и тропинки в душе человека… От этих слов Мюмюна и у меня в душе стало возникать что-то связанное воедино…
На заставе художник-самоучка нарисовал когда-то пограничника с собакой, а позади них — заводы, пашни, тракторы и трубы. Изрисовал всю стену, а вот для мостов и источников около Горского родника места не осталось. Пьем воду из них, а на картине их нет!..
Да, страну, подданные которой оставляют всю свою работу, чтобы строить чешмы и мосты для других, есть за что любить, есть от чего защищать!..
Вот мы и добрались до вещественного смысла нашего призвания. Тридцать смертей спрятались в автоматном диске и спусковой крючок будет нажат, когда нет другого выхода!
Здесь нет длинных улиц с неоновой рекламой и тротуаром, выложенным плитами. Нет выбора, по какому из тротуаров пройти…
Все зависит от того, как воспринимать этот мир!
Вечером лейтенант Кубратов достает из своего письменного стола грампластинки, включает радиоусилитель и начинает их проигрывать. Звучат бузуки — голос Теодоракиса льется из самого его сердца. По спине ползут мурашки.
Каждая остановка — мука! Нет причины, а нам становится грустно. Странно на болгарской южной заставе слышать игру бузук, наполненный тоской голос Теодоракиса…
Я и не заметил, как конь поднял меня на вершину. Даже не успел почувствовать запаха казарм заставы. Видно, запах этот во мне, а я и не замечаю его. Одна «мини-юбка» из столицы сказала моему товарищу, что от него пахнет конюшней. Юноша залился краской, спутался в танце и не догадался спросить, была ли эта соплюшка вообще когда-нибудь в конюшне. Когда он вспомнил об этом — опять покраснел.
Некоторые теряют стыд, считают, что единственная наша участь — жить на Ломской вершине, в пустыне Кушлы…
Майор Вангелов уже лет десять кочует со своей женой по заставам… Когда на заставе появлялись люди в гражданском, мальчишка моего предшественника прятался от них.
Лейтенант Кубратов привез свою жену на коне. Молоденькая, похожая на гимназистку. Они были счастливы, глаза их еще застилал свадебный туман, а мне почему-то стало тоскливо…
Жены их здесь рожают, стирают пеленки и просыпаются в тревоге, когда гремят выстрелы, и мужья их спешат к приграничному перевалу. Жены эти просыпаются в ожидании, что лизнет их ноздри запах конюшни и оружейной смазки. Для них этот запах счастливый, он делает жизнь их реальной…
Когда у нас пусто на душе, мы, не спрашивая себя зачем, идем к семейным. Там краснеет дверца печки, позвякивает от пара крышка кастрюли, накрахмаленные салфетки возвращают нам милый сердцу далекий дом…
Скоро зарядят дожди, затянется тучами небо. Только на юге, где-то над морем, будет светиться белая трещина.