— Неликвид зимой все равно уничтожается, а вам выгода, — принялся растолковывать Володя. — Знаешь, сколько кубиков у тебя в наряде станет?
— Сколько станет — мне за них червонец бросят. А дров на сотню покупай — вот и вся выгода. Ты меньше запиши, пусть по-честности будет, да не очень-то мудри. Тоже благодетель нашелся…
— Правильно! — подхватил Фишкин. — Неликвидируемый фонд — он бесплатно, если кто нуждается. Мы законы знаем.
«Хоть ты, — хотел сказать Володя, — хоть ты, пьяница, не лезь, куда тебя не просят. Я же тебя уволю, тебя никуда не возьмут, и ты сдохнешь под забором…» Осип Михалыч — с ним ясно: про морду и про костер ему не понравилось. А этот-то чего хочет? Вот такие фишкины и создают численный перевес. А большинство — всегда право, они поддерживают друг друга, и их не переубедишь. Такое возможно только на гражданке, потому что каждый может сказать, что в голову взбредет.
Володя был зол, но не показал виду и подошел с другой стороны. Он говорил им правду, но не всю. А теперь, решил открыться до конца, чтобы они поняли и не артачились.
— Для лесобилета это нужно… Приедет комиссия в сентябре, увидит недобор в лесобилете, и вместо порубок на следующий год ты получишь… — Володя сложил и показал мужикам фигу. — О завтрашнем дне не заботишься, лишь бы сегодня урвать.
— Ты лесничему покажи… — Осип Михалыч махнул своей фигой — в три раза крупнее, с черным кривым ногтем на большом пальце. — Мне семью сегодня кормить надо. А завтра — про послезавтра песенка начнется. Я свое урвал и о завтрашнем подумал, когда отруби жевал и в ямах жил — тебя здесь тогда в помине не было! Тамарке моей десять лет — она корку хлеба не выбросит, знает, отец за нее заплатил честно. А начальник — вот он урвал. Видел у реки сколько леса гниет? Все — его премии. Моя воля — половину бы начальников разогнал.
— А нас на их место! Мы — рабочий класс… — вмешался было Санька, но Фишкин цыкнул, и он замолк.
— Ладно, — сказал примирительно Володя. — Премии не премии, но приказ-то я должен выполнить? Приказ мне дан, как ты думаешь?
— Что ты заладил, как попка? — взорвался Осип Михалыч. — Я мальчишкой видел, как офицер элеватор взорвал при отступлении, — вот то приказ был, потому что немцы на пятки жали, думать некогда. Сейчас тебя кто гонит? Сколько этих, с приказами-то сменилось, пока мы просеку рубили? А мы останемся, — нам и думать. Начитались, грамотные, книжек про любовь, вот и… — Он сплюнул на рыжий, опрятный ковер хвои под ногами и сказал уверенно: — По снегу на лошади вывезем.
Володя почти забыл про обиду. Ему понравилось, что Осип Михалыч не только о своем кармане думал, а гораздо масштабнее. Он уважал сильных, тех, кто много перенес. Они знают, какие законы управляют жизнью. В Осипе Михалыче видна сила, но согласиться с ним Володя не мог. Выходило, что выгодно им — полезно всем людям. Однако с этим еще можно мириться — не все понимают тонкости экономики. Что касается лесничего — здесь мужики врут. Таких людей еще поискать надо. Притом наверху, там, откуда начальство назначают, не дураки сидят. Что ж, они хапугу рекомендовать будут?
Оба лесника были на голову ниже его, низкорослые, как крестьянские лошадки. Оба кривыми ногами уперлись в землю, упрямо насупились, и их было не свернуть. Окажись здесь дядька — и он со своим умом не заставил бы их зажечь спичку. Чтобы впустую не тратить время, Володя сказал:
— Туши костер. Сегодня машина раньше придет.
Дома он рассказал про дрова, все, как произошло. Дядька молчал. Тогда Володя предложил:
— Если снова кто бузу поднимет, Фишкин первый примажется. Ты уволь его…
— Ты знаешь, что он первым начинал здесь? — спросил вдруг дядька. — Первую просеку рубил, по которой лес к реке свозили. Видел за поворотом?
— Когда это было, — сказал Володя, — теперь пользы от него никакой. Осип Михалыч — тот мастер, человек нужный.
— Ужинать! — деревянным голосом позвала дядькина жена.
Дядька сразу оживился, будто наступило облегчение, и потащил Володю к столу. На столе стояло блюдо с крупной жареной птицей, у которой мышцы закрывали весь живот.
— Что, — спросил Володя, — на глухарей охоту разрешили?
Дядька сразу замялся, и запотевший графинчик в его руке жалобно дзинькнул прозрачным колпачком.
— Да понимаешь, — начал он смущенно объяснять, — иду я сегодня у балки, а он и вылети прямо на меня. Никогда я там глухарей не видел… А у меня нож в руках. Не могу спокойно стоять, когда оружие держу. Ну и…