— Ты мне про материк не пой, я там жил, — поднял голову от стола парень, волосы у которого были засаленные, но с пробором. — У нас обеспечение, а там что?
— Вот после войны здесь снабжали, — прищелкнул языком Серега. — Мясо — любое! Колбаса — пяти сортов! Икру в нагрузку давали, понял?!
— Покупать некому было, вот и давали, — сказал Василий. — Кто на Колыме после войны работал?
— А в Астрахани у нас? — не унимался Серега. — Бывало, убежишь на базар с казенной простыней — глаза разбегаются. На гривенник старыми втроем наедались — в детдоме-то каша надоела, — да еще в карман насуешь. У меня брезентовый карман на штанах был, здоровый…
— А у нас в деревне, тоже на Волге, колбасы не видели. И хлеб сами пекли, — сказал Василий. — У тебя три костюма в чемодане, а ты по штанам брезентовым соскучился.
Василий снова вспомнил о том, что если масляные фильтры с автоскрепера кое-где поджать да кое-что с них убрать, то можно попробовать и к «горбатому» приспособить. И насчет генераторов он хотел к главмеху зайти, а то ведь так и будет реле гореть. Опять не успел. С «горбатого» в постель, с постели снова на бульдозер — обо всем на свете забудешь. Но и начальство понять можно — если в смену по восемь часов работать, как ни крути, полтора часа на туда-обратно уйдет. «Горбатый» в это время не работает, а час простоя его в полсотни рублей обходится. Пока к полигонам хороших дорог не проложат — по одиннадцать часов смена, выходит, выгоднее.
— Ты где сейчас работаешь? — спросил он парня с пробором, которого не знал.
— На ХТЗ, слышал? Хрен ты что заработаешь, значит.
— Стараться надо. И на «сотке» можно заработать… — жене на песца, — пошутил Василий.
— Заработать! — взвился парень, будто ему на мозоль наступили. — Хоть ты разбейся, больше двух кубов он не берет. А бабы подарков не стоят — им ведь образованных, подавай, с дипломчиком. Все они как одна!
— Молодой ты еще. Это у тебя пройдет, — сказал Василий.
— Твоя, что ли, лучше? — уперся в Василия мутными глазами парень. — Давай, объявляй инициативы, она тебе подстроит!
Не поймешь, мутные они у него от дури или от водки, подумал Василий. Жена, наверное, ушла, вот и бесится. Ущемленные всегда злы как собаки и всем на свете недовольны — зарплатой, работой, людьми, — это уж закон жизни. Только не легче от того, что этот закон знаешь, — собака ведь и укусить может.
Чтобы не завестись, Василий встал, пожал на прощанье руку Сереге и вышел. Никто и не заметил, как он ушел.
Тарелки дома стояли немытые, и Василий этому удивился, Кастрюля с супом была на столе, а не на окне. Раздумывать Василий не стал — значит, не успела, — а воткнул вилку электроплитки и выбрал из кучи банок с тушенкой одну с иностранными буквами — в тех, что шли на экспорт, жира было поменьше. Он вывалил банку в кастрюлю и начал умываться. Здесь ему в глаза бросилась одна вещь — гнездо рядом с его зубной щеткой было пустым. Он перевел взгляд на стул — кофточек и платьев там не было. Василий заглянул в шкаф — чемодан Маши исчез, исчезли с вешалки ее вещи.
Василий сел на кровать. Проволочки, которыми он подвязывал панцирь, чтоб не провисал, занудливо и тоскливо застонали. Он не знал, что теперь делать, и сидел, свесив руки с колен. Потом бросился к полке посмотреть, там ли сережка. Неделю назад Маша обронила сережку, а вторую положила на полку. Но и эта сережка исчезла вместе со всеми флакончиками и коробочками. Может быть, думал Василий, если он найдет сережку, Маша вернется. Он встряхнул одеяло, отодвинул стол и шкаф, обшарил каждую щель, но сережка потерялась окончательно. И только тогда дошло — Маша ушла от него.
Все на свете взаимосвязано. Последние два дня она перегладила вещи Василия. Когда утром он уходил, она не спала, хотя ей на работу позже идти, а смотрела на него. И если сережку ненужную забрала, значит, давно собиралась и обдумывала. Хотела бы остаться, поругалась бы, но дала бы себя уговорить. Не верила, что женится? Или другого нашла, пообразованнее?
— А ну спой «пока я дышать умею», тогда и стопарь получишь! Задаром кто ж тебя поить будет? Ну, давай! — услышал Василий за дверью.
В конце коридора посредине потолка темнело пятно, похожее на букву «х», — с крыши натекло. Сколько его ни заштукатуривали, после первого же дождя снова появлялось.
Как рад под пятном Плешков и парень с пробором зажали старика по прозвищу Здоровеньки Булы. Старик тянулся к стакану, а Плешков отталкивал его руки и приговаривал: