Но вечером, когда, иззябший, охрипший Петро предлагал возвращаться, Гурка неожиданно проявлял стойкость и требовал дожидаться ночи. Петро, хоть и валился с ног от усталости, не возражал.
Первое ответственное задание отцов оба казачонка расценивали как посвящение в революцию, и сдаться ни один, ни другой не хотели.
Василий и Мефодий появились лишь на третий день после полудня, когда казачата потеряли уже всякую надежду встретить их. Они ехали верхом со стороны Дарг-Коха и, поравнявшись с буграми, сами увидели махавших им мальчишек. Пришпорили коней. Крича от радости, Петро и Гурка скатились под самые их ноги и, как счастливую весть, сообщили:
— Тятька мой и Гуркин велели вам погодить… Подле хат вас атаман с Халиным да с Кичко ожидают… Говорят, вас посодют…
— Эге… — озадаченно сказал Василий. — А слыхали ли в станице, что съезд Советскую власть признал?
Казачата переглянулись, хлюпнули "осами…
— А то ж! После того, как Халин с Козлом со съезду приехали и рассказали про то, так все и началось… Все богатеи поднялись… Круг был, ой, что на ем делалось! Кричали макушовские: не бывать Советской власти, не дадим земли азиятам… А после дядьку Жайла хотели арестовать, да он не дался, досе хоронится… А моего тятьку да Ландаря секли в правлении… А вот Гуркин сидел в подвале…
— Одним словом, подготовили наши эсеры "мнение", — мрачнея, произнес Василий.
— Добрые вести, ничего себе! — подтвердил Мефодий.
У Петра так и дернулись к переносице рыжеватые гусенички бровей.
— Макушов злой, в правлении кричал, что, как бирюков, вас нагайками запорет, — все больше воодушевляясь, тараторил он.
Казаки задумались. Василий предложил все же ехать в станицу, но осмотрительный Мефодий отговорил:
— Подождем дотемна…
— Ну, вот что, — хмурясь, сказал Василий казачатам. — За труды ваши спасибо. Текайте до станицы. Ты, Петро, батьке скажи, чтоб у вас наши к ночи собрались… Мы потемну подъедем до вашей хаты. Про съезд, скажи, вести везут… А мы покуда прогуляемся…
Когда хлопцы скрылись за бугром, Василий и Мефодий повернули коней к макушовской мельнице.
— Вот и определилось положение: теперь добром власть не взять. Только оружием, через революционный переворот, — хмуро говорил Василий.
Мефодий усмехался, охваченный мрачным весельем и решимостью:
— Революция в станице Николаевской — поди ж ты!..
— Революционный отряд — первое теперь дело… Нынче же поставим перед фронтовиками вопрос…
…На широком, усыпанном сеном и зерном плацу перед мельницей сгуртовалось с дюжину подвод. Выпряженные лошади и быки с сочным хрустом поедали сено, в воздухе стоял крепкий запах навоза и мочи. Ласково журчала вода, бежавшая под мельничным настом, ей глухо вторили шершавые ремни и тяжелые вальцы, сотрясавшие стены мелкой неуемной дрожью.
На пороге приоткрытых воротец сидел с чувалом на голове макушовский мирошник Степка Рындя. Он только что засыпал зерно и, скаля зубы, черные в белой раме запорошенных мукой усов и бороды, глядел на людей.
Казаки мирно беседовали, собравшись вокруг словоохотливого Данилы Никлята. Чуть поодаль от них, ближе к Степке, сидел на арбе старый осетин, до носа закутанный в лохматый овечий тулуп. Второй осетин, помоложе, с крупным синеватым носом, в сдвинутой на глаза затрепанной папахе прохаживался подле Другой арбы, воткнув за ноговицу крученый бечевочный кнут.
Ничто, казалось, кроме насмешливой улыбки Степки, не напоминало о происшедшей здесь пятью минутами назад перебранке, грозившей окончиться хорошей драчкой. А завязал все невзрачный змейский писаришка Хмелек, привезший на помол свою "жалованьскую" пшеницу. Ишь, как смирно он теперь сидит подле Данилы! А пытался было вытеснить из очереди старого осетина, сидевшего на мельнице с самой ночи.
— Обождешь, цауште,[12] небось не сдохнешь. Я человек службенный, занятой, — заявил он, бесцеремонно отпихивая крючковатой ногой чувал осетина.
Старик оказался не из боязливых, заупрямился. Змейские казаки — сегодня их на горе писарю оказалось немного — одобрительно посмеивались над хмелевской шуткой. Другие, сидевшие на подводах в разных концах плаца, равнодушно помалкивали. За старика вступился молодой осетин и — неожиданно для всех — Данила Никлят, недолюбливавший, как и большинство николаевцев, богатых и чванливых змейцев.