— Подобьют когда-то и им башки ихние, — неодобрительно сказал одностаничник Никлята Ипат Штепо.
— А они при чем? Не слухай таких, коль не хочется. Своя-то башка для чего? — дипломатично, явно подстраиваясь под настроение, сказал змейский писарь. — Вон наши тоже сотню послали в город, были такие же, кричали: не ходите, нам война ни к чему, отвоевались! Да не послухался никто, там и досе… Так что, я мыслю, на чужие башки валить нечего. Ежели в своей загодя мысля не созрела, чужая не поможет.
Молодой, видать, не служивший еще казак из той же Змейской, кутаясь в тулуп, недружелюбно спросил:
— А что, дядька, ты и раньше так воевал?
Данила даже задохнулся от обиды. Выкатив глазки, он окинул казака злым презрительным, взглядом:
— Я, малой, когды ты еще в материн подол оправлялся, Георгия имел… А на этой войне еще Георгия да вахмистров чин получил… Вот и суди, как я воевал!
Змеец не унялся, продолжал выпытывать:
— Теперича почто бегаешь дезертиром?..
— Э-э, малой… Тогда я супротив ворогов, супостатов российских воевал, а нонче… Черт их знает, за кого нас гонят воевать…
— Да-а, тяжкая нынче службина стала, — неопределенно, с громким вздохом вставил Хмелек.
Молодой казак зло прищурил глаз:
— А по мне оно яснее ясного: против тех и воюй, кто на твое добро зарится, кто твои станицы полымем жжечь хочет… Против азиатов да большевиков, которые их руку держат. Ты, видать, тоже из тех же пород будешь? За старого этого ишака глотку вон как драл?
— Ух ты какой простой, гляди! — насмешливо процедил мрачный и неразговорчивый Ипат Штепо.
Данила насупился, приготовился было отчитать казака, но тут же передумал, заговорил вкрадчиво, неторопливо, незаметно для себя подражая голосом то Савицкому, то Легейде:
— Не по-справедливости говоришь, не по-божески. Азиаты, они, чай, тоже люди, а без земли всю жисть маются… Есть вон у меня, к примеру, кунак, знакомец то есть по-просту, в Христиановке. Мальчонку у него хрестил когда-сь. Так у него своего добра — жинка-старуха да кобель в катухе… Даже того мальчонку — хрестника моего — на войне убили. За царя ж воевал, как и наши казаки! Халупа у старика хозяйская, десятина хозяйская… Чурек с водой — вот и весь харч. Всю жисть гнулся на хозяина. Да с труда богатый не станешь. Вот тебе и азиат! А вон другой азиат — Абаев, макушовский кунак, неправдой разжился. У него ж и наши казаки бесхозяйные в работники нанимаются. Вот тебе и азиат! А с трудягами у нас завсегда дружба велась. Еще когда генерал Ермолов их с гор переселял, они царю верой служили. С ними нам нечего было делить. Ну, а по мелочам, конечно, ссорились. Чего промеж соседей не бывает! То наши у их отхватят кусок земли, то они конягу со двора сведут, то початку у границ выломают… А то и с бузиновок перестреляются… Вон по осени прошлой мальчонку ихого убили на речке. А так, слава те господи, не трогали нас…
— Глянь ты, чисто большевик говорит… Может, ты и есть красненький, а? — ехидно спросил молодой змеец. Данила без обиды отрезал:
— Не красный я, не серый…[13] А только по справедливости говорю… Много про азиатов зря брешут…
— Они момента ждут, не радуйся загодя, — буркнул писарь.
— А вот мы опросим сейчас… Эй ты! — позвал Никлят ходившего возле арбы осетина.
Тот пошел к казакам с готовностью, улыбаясь. Ему и самому давно хотелось послушать, о чем разговор.
— Звал, казак?
— Ага! С Христиановки ты?