И вот правду говорят: утро вечера мудренее. Придумал я выход! Нашел! На службе иду прямо к управляющему делами. Он меня увидел, говорит:
— Ну, как, товарищ Трофимов, львов принимаете?
— Как же, — говорю, — принял, подружился: вчера с одним львом вместе в баню ходили…
Он тогда нахмурился:
— Я серьезно спрашиваю!
— А серьезно я их не принимал и не стану принимать. Я требую, чтобы была создана авторитетная комиссия по приемке этих львов. Вот вы, товарищ управляющий делами, вы будете председателем этой комиссии. Вы своими ручками каждого льва примите, а потом сдадите мне…
Ну, тут я сразу за все отыгрался: этот управляющий делами рот разинул, а обратно сзинуть не может. Потом у него тоже икота началась. Он мне говорит:
— Какой вы шутник-ик… Риск уж очень велик-ик…
— А как же? Их еще инвентаризировать надо — ваших львов. Я попрошу каждому льву на хвост бирочку с номером повесить. А так — это бесхозяйственное имущество. А если их украдут, кто будет отвечать?!
…Можете себе представить: приказ тут же отменили, как миленькие. И в клетку я не лазил, даже близко к ней не подходил. И еще за три дня мне зарплату выдали из расчета ста пятидесяти рублей в месяц — как полагается укротителю!
С ТОГО СВЕТА
— Граждане, вы видите перед собой человека, который вот-вот вернулся с того света. Да-да, я был покойником почти неделю, и у меня даже есть справка о том, что меня похоронили двадцать третьего числа прошлого месяца.
Спрашивается: почему же я в таком случае живой? А я к сам удивляюсь…
Значит, так: в том месяце приезжает к нам на квартиру один командировочный родственник: троюродной сестры моей жены третий муж. В общем — свой человек. В гостинице он себе не сумел схлопотать номера и просится пожить на три дня. Ну, не звери же мы. Пустили его на кушеточку. Живет он сутки, другие, потом начинает жаловаться на резь в животе.
Только глядим: на четвертый день наш троюродный командировочный уже не слезает со своей кушетки. То он аккуратно умещался как раз на кушетке, а теперь сгибаться зигзагом ему не под силу, и ноги у него, как шлагбаум, высунулись через всю комнату. Комната небольшая.
Жена говорит:
— Какая неделикатность!.. Приезжать к чужим людям с такими ногами. Такие ноги надо сдавать в камеру хранения!
И вдруг троюродный больной заявляет нам посторонним голосом:
— Дорогие, пока не поздно, везите меня в больницу целиком — с ногами, и с резью, и с моими двумя чемоданами…
Делать нечего: поймал я левый грузовичок. Самолично этого троюродного сложил в кузов, так сказать, навалом. И привез в больницу. А там говорят:
— Какого района больной? Может, на наше счастье, из другого района? Где прописан?
Я думаю: ну, это — маком!.. Вам, дорогие медики, от него не отвертеться. И быстро даю лично мой паспорт. Тем более года у него подходящие к моим, лысина — подходящая, а нос на фотокарточке в моем паспорте заляпан милицейской печатью…
Ну, да, да, конечно: этот троюродный муж возьми и помри от какого-то там острого воспаления при помощи этой больницы… И, как водится, мой паспорт больница сама засылает в загс с извещением, что вот, мол, чей это паспорт, тот товарищ вчера помер, и вскрытие показало…
А мне-то ихнее вскрытие ничего не показало. Я, как нарочно, за два дня до этого вскрытия уехал принимать товар в мелкооптовой базе нашего треста в Подольск. А жена моя тем временем получила извещение, что я скончался, — через управдома. И поскольку меня нет третьи сутки, жена охотно верит, что она уже — вдова.
Я же наутро после извещения возвращаюсь домой, открываю дверь из подъезда своим ключом и, пока раздеваюсь в передней, слышу: в нашей комнате разговаривает моя жена и такая у нас есть соседка — Люция Прохоровна. Она, знаете, — ведущая язва на все восемьдесят квартир нашего дома.
И вот я слышу из передней, что Люция Прохоровна постным голосом говорит:
— Эх, Семен Иваныч, Семен Иваныч, как же это он?
А Семен Иваныч — это мое имя. Я насторожился.
Люция продолжает:
— Как сейчас помню, на той неделе встретила я Семена Ивановича у нас на лестнице. Он, как сейчас помню, несет сумку с овощами. Увидал меня, говорит: «Не хотите ли, Люция Прохоровна, морковочку на память?..»
И тут уже я вспомнил: она тогда у меня эту морковь из авоськи сперла.
— Отчего же все-таки он скончался, Марья Петровна?
Моя жена — Марья Петровна — отвечает:
— Кто ж его знает? Помните, какой у него был характер? Он свободно мог в пьяном виде сам подсунуться под машину…
Я вхожу в комнату и спрашиваю:
— Мусечка, кто это мог подсунуться?
И вдруг моя жена вскакивает на кушетку обеими ногами, пятится назад, и рот у нее хлопает, видимо, сам по себе вот так: ба-ба-ба-ба-ба-ба-ба… Я гляжу на Люцию, а эта на четвереньках ползет к двери.
Потом жена кричит:
— Разве ты еще живой?!
Люция Прохоровна — ей:
— Не заговаривайте с ним! Это — вурдалак, упырь, он с того света!!!
Я тогда говорю этой язве:
— Сама ты — упырь и морская свинья! Брысь отсюда сейчас же!.. Мусечка, — говорю, — неужели ты думаешь, что я к тебе явился с того света?!
Жена говорит:
— Я от тебя могу ожидать какого хочешь свинства…
А только мы с ней разобрались, как и что, приходит наш управдом. Я, значит, прилег на кушеточку; он меня не замечает и обращается к моей супруге:
— Вот какое дело, гражданка Корешкова: придется вам по случаю смерти вашего благоверного потесниться. Вторую комнату мы у вас заберем…
Я отзываюсь с кушетки:
— Илья Степанович, а я ведь — тово… еще не умер…
И сам думаю: как бы он тоже не пополз на четвереньках. Но управдом спокойно так поворачивается ко мне и говорит:
— Вы, может быть, еще и не померли. Но вот владелец этой комнаты — гражданин Корешков Семен Иванович — тот, как говорили в старину, «в бозе опочил».
Я спрашиваю:
— А кто же такое тогда — я?
Управдом отвечает:
— Мне это неизвестно. Предъявите свой паспорт, и я вам скажу: кто вы такой.
Меня даже в пот бросило. Я — ему:
— Товарищ управдом! Илья Степанович! Ведь я у вас в доме двадцать четыре года живу. Мы с вами за этот отрезок одной водки выхлебали литров по шестьсот на брата!!
А он:
— Водка сюда не касается. Супруг этой дамы — товарищ Корешков — официально и документально помер. А вы имейте в виду, что я вам не разрешу ночевать без прописки. Пока!
И ушел. Управдом то есть… Вот — положение!
Жена — та просто воет, как белуга.
— Ой, Сеня, я предчувствую, что нам с тобой больше не жить вместе! Если даже тебя оформят со временем, то, безусловно, на какую-нибудь другую фамилию. И мне придется с тобой по суду разводиться, чтобы за тебя же выйти замуж… Вой-во-вой!..
Я послушал, послушал и кинулся из дома. Куда? Конечно, в больницу, где я умер. Прихожу в больницу, в ихнюю канцелярию и говорю какой-то там грымзе в белом халате:
— Товарищ, дело, видите ли, в том, что у вас скончался один больной, но этот больной вовсе не я.
Грымза смотрит на меня ослизлым взглядом и заявляет:
— Гражданин, вы думаете, что вы говорите?
Я ей:
— Конечно. Я-то, как видите, жив, а мой паспорт вы заслали в загс как якобы умерший.
Она говорит:
— Это кто — паспорт у вас умерший? Вы что — выпили?
А я ей:
— Нет, вы только послушайте: умер моей жены троюродный муж; а я, сами видите, живой. Можете даже меня потрогать!
Грымза тогда говорит:
— Зачем вас трогать, когда вы и так — тронутый?.. Идите, идите себе, гражданин: у нас больница по внутренностям, мы психических не берем…