Генерал Гош узнал, что доктор из Анштата привез гражданку Терезу в первый батальон второй бригады, и мне было приказано явиться к восьми часам в оранжерею. Он сидел за простым еловым столом, был одет как простой капитан. Два высоких сухопарых гражданина — как мне сказали, комиссары Конвента Лакост и Бодо — сидели рядом с ним и искоса на меня поглядывали. Генерал встал и пошел мне навстречу. У него смуглое лицо, светло-карие глаза, волосы разделены на прямой ряд. Он остановился передо мной и смотрел на меня секунды две. Я же почувствовал замешательство перед этим молодым человеком, который как-никак командует всей Мозельской армией. Вдруг он протянул мне руку и сказал:
— Доктор Вагнер, благодарю вас за все то, что вы сделали для гражданки Терезы. Вы доблестный человек.
Затем он подвел меня к столу, где лежала развернутая карта, и стал расспрашивать меня о наших краях, задавая такие четкие вопросы, что можно было подумать, будто ему все известно гораздо лучше, чем мне. Я, разумеется, отвечал ему, а те, другие, молча слушали. В конце концов он сказал:
— Доктор Вагнер, я не предлагаю вам вступить в республиканскую армию — вам на это было бы трудно согласиться, по всей вероятности, — но первый батальон второй бригады только что потерял штаб-лекаря, а служба наших полевых лазаретов пока еще недостаточна — ухаживают за ранеными юнцы, и я вам доверяю этот почетный пост. Вот приказ о вашем назначении.
Он набросал несколько слов и, еще раз пожав мне руку, добавил:
— Доктор, примите уверения в моем уважении!
После этого я вышел.
Госпожа Тереза ждала меня у дверей. Вы-то можете представить себе, до чего она обрадовалась, узнав, что я буду стоять во главе полевого лазарета первого батальона.
Мы были уверены, что пробудем в Пирмазенсе до весны, — уже возводились сараи для жилья, — как вдруг, два дня спустя, часов в десять вечера, мы получили приказ двинуться в поход, но костров не тушить, шума не производить, не бить в барабаны, не трубить в трубы. Весь Пирмазенс спал. У меня было два коня — на одном я ехал верхом, другого держал на поводу. Я был в кругу офицеров, около командира Дюшена.
Мы выступили — одни верхом, другие пешком. Орудия, зарядные ящики, повозки двигались вперемежку с людьми, кавалерия — по флангам. Луны не было: дорога терялась в темноте. Лишь время от времени на поворотах дорог появлялся всадник и кричал:
— Сюда… сюда!..
К одиннадцати часам показалась луна. На нас кругом надвинулись горы, все вершины белели от снега. Пехотинцы с ружьями на плечах бежали, чтобы согреться; два-три раза мне пришлось спешиться, так у меня окоченели руки. Госпожа Тереза ехала в повозке, покрытой парусиной. Она протягивала мне дорожную флягу, а офицеры были тут как тут и пили после меня; пили и солдаты.
Но мы всё двигались и двигались без остановки, так что часам к шести утра, когда бледное солнце осветило небо, мы были в Лембахе, у подножия лесистого холма Штейнфельца, в трех четвертях лье от Верта. Тут со всех сторон раздалось:
— Стой! Стой!
Арьергард постепенно подтянулся к нам, к половине седьмого вся армия собралась в долине, и все принялись варить похлебку.
Генерал Гош прошел мимо с двумя рослыми спутниками — комиссарами Конвента. Он смеялся и, видно, был в хорошем расположении духа. Он вошел в дом на другом краю селения. Людей поразил наш приход спозаранку, как жителей Анштата поразил приход республиканцев. Здешние домишки так малы и убоги, что пришлось вынести два стола на улицу, и генерал на вольном воздухе держал совет со своими офицерами. Меж тем солдаты варили похлебку из припасов, которые принесли с собой.
Привал был недолог — все только успели поесть и завязать свои мешки. И войско снова двинулось, уже в более строгом боевом порядке.
В восемь часов, выйдя из долины Рейхсгофен, мы увидели пруссаков, засевших на вершинах Фрешвиллера и Верта. Было их больше двадцати тысяч, и их редуты поднимались лестницей — одни над другими.
Тут вся армия поняла, что мы идем таким ускоренным маршем, чтобы захватить одних пруссаков: австрийцы стояли в четырех или пяти лье отсюда, на линии реки Моттер. Но тем не менее — не скрою от вас, дорогие друзья, — эта картина сначала произвела на меня ужасающее впечатление. Чем больше я смотрел, тем мне все больше казалось, что выиграть сражение невозможно. Во-первых, пруссаков было больше, чем нас, во-вторых, они обнесли свой лагерь окопами, загороженными частоколом, а позади хорошо видно было пушкарей — они наклонились над пушками и наблюдали за нами; вереница бесчисленных штыков тянулась вплоть до косогора.