В урочище Карагаш собрался отряд повстанцев и провозгласил ханом сына Чона Оспана. Оспан послал гонцов к нам.
Среди тиналинцев объявился мулла Галаутдин. Он начал проповедывать: «Гяуры будут побеждены. Я пойду впереди нашего войска, и пуля никого не тронет». Вслед за родом Тинали поднялись аулы Тургая и тоже избрали своего хана. Их примеру последовали аулы Атбасара.
Народ волновался. Одна за другой распространились вести о готовящемся мятеже. Любой ценой решили отказаться казахи от царской мобилизации. Становилось очевидным, что без катастрофы, без вооруженного столкновения народного возбуждения теперь не унять.
Всюду появились муллы, усиленно проповедующие шариат. Муллы призывали каждого принять участие в священной войне против царя. Участвовать в газавате— обязанность всех мусульман. Если царь нарушил свое обещание не брать казахов в солдаты, то воевать с ним не грех. Появился какой-то мулла Кумисбек с призывом: «Не бойтесь, мусульмане, вы победите! Если царские солдаты поднимут ружья, глаза их застелет пыль. Если они выстрелят, пули улетят в небо».
Народ верил ему и вторил: «О дай господь!»
Слухи ходили самые невероятные. Будто какой-то старик чабан видел самого Ануарбека, султана Турции. Султан оказался летающим. Подлетел он к отаре старого чабана на самолете и приземлился. Старик испугался, но Ануарбек быстро подошел к нему и успокоил: «Не бойся меня, я Ануарбек. Я явился сюда, чтобы посмотреть, что творится в аулах. Передай всем казахам, пусть они ничего не боятся — я еще явлюсь. А сейчас мне надо спешить». И султан якобы улетел дальше.
То и дело слышится: «Надо объединиться с тиналинцами. Пора готовиться по-настоящему».
Очень скоро я убедился, что не подействуют никакие уговоры аксакалов, посланных по приказу акмолинского губернатора. Народ им не поверит.
«Было бы лучше, если бы молодые казахские жигиты побывали в солдатах, — думал я. — Они бы научились владеть оружием, обучились военному искусству, а потом бы выступили против царя». Но эти мои соображения вряд ли показались бы убедительными в такой напряженной обстановке.
Наблюдая за происходящим, я замечал, что многие не очень жаждут смертной схватки, больше стремятся показать свою воинственность на расстоянии, а еще лучше просто-напросто без греха откочевать подальше. Большинству хотелось не борьбы, а всего лишь избавления от солдатчины.
Начал распространяться слух о том, что из города в степь двинулись войска. Переселение аулов, располагавшихся ранее вблизи русских поселков, усилило панику среди аулов, решивших оставаться на своих местах. Волостным начали угрожать: «Не подавайте списки призывников!» Волостных старались не пропустить в город. Сына бывшего нашего волостного по дороге на Спасский завод подстерег визирь новоявленного хана:
— Куда ты едешь?
Тот ответил, что едет на завод.
— Что тебе делать на заводе?
— Вот тебе раз! — воскликнул сын волостного.
Визирь ударил его камчой, сказал: «Получай уат тиби нас!».[15] Избил и заставил вернуться обратно.
Аулы волнуются, паника нарастает. Пошли слухи, что против тиналинцев выступили войска. Жигиты продолжают гарцевать на конях, бряцать оружием, но особой готовности поддержать тиналинцев не обнаруживают. Кажется, что горя и слез у детей, стариков и женщин будет еще больше, что это только начало. Настроение у людей такое, что готовы хоть сейчас бежать без оглядки. Пусть после схватки с царскими солдатами останутся на родной земле трупы убитых, но те, кто будет жив, должен спасаться бегством в дальние края. Иного выхода нет — только бегство. Прощай, родная земля, прощайте, ручьи и реки.
Нет сил спокойно смотреть на страдания народа. Слышишь горестные восклицания матерей, стариков и невест, видишь молодых, полных сил жигитов, обреченных на погибель в схватке с царскими войсками, и душа заволакивается черным туманом. Кажется, вот-вот разорвется от горя сердце с тихим печальным звоном, как рвутся до предела натянутые струны домбры. Люди мечутся, не отдавая отчета в своих действиях. Одни, словно повинуясь слепой силе рока, молча, терпеливо приготовились к смерти, другие, более благоразумные, стараются что-то предпринять, но все равно поддались панике и мечутся, не зная, что делать. Народ всколыхнулся, как море во время черного урагана. Глухо, сдержанно бьет прибой, пенятся валы, и нет силы, которая смогла бы успокоить стихию…