Значит, или рак на горе свистнет, стоя на пороге светлого будущего, вернее Бюро по трудоустройству, скептически каламбуря, ёрничал я, или ишак умрёт…
Вновь едва не затосковал, но вовремя вспомнил о предложении Мишаниного папы, Мишкины чистые, восторженно-просящие глаза, да и Элины тоже, его мамы. И махнул рукой, ладно, чёрт с ним, пусть месяц. Но только один месяц, решил я. Поиграю в частные детские охранники, и всё.
Ничего больше и не оставалось.
– Слушай, Мишель, ты что-то говорил о пережитках… Я не понял…
– Каких пережитках? – заглядывает в лицо Мишаня, конечно, он не помнит. Он сидит впереди, рядом со мной на пассажирском сидении джипа. Мы едем в бассейн. Я за рулём.
– Ну про эту – клубнику по Интернету…
– А, про порнушку, что ли? А что?
– Да нет, я не про неё. Я не понял тогда, про какой пережиток ты говорил.
– Я про всё говорил, вообще. Про любовь и прочую дребедень. А что?
– Подожди, давай не вообще, а в частности. Кто тебе сказал, что любовь – это дребедень?
– Я сказал. Пережитки прошлого потому что. – Тоном заправского мудреца заявил Мишель. – А что, нет? Охи, разные, вздохи, поцелуйчики всякие… Ффу! Противно! Я передачу одну по телику смотрел, про деревню…
– «Сельский час» наверное.
– Ага, он. Там коровий телята так же чмокали губами, и языками облизывались, как и эти все, любовники по телику, аж противно.
– Ну, это да. – Охотно соглашаюсь.
Здесь, пожалуй, я с ним полностью согласен. Убойное сравнение. Меня это тоже удручает. Не восторженный поцелуй влюблённых мы видим, а какое-то зализывание, с вычмокиванием. Я лично эту проблему понимаю так: когда нам показывают постельные сцены, тогда это вроде бы уместно, но когда первый поцелуй влюблённых мы видим, там же трепетный восторг любви, счастливое соединение душ, не тела… Какие уж там причмокивания?! Действительно, тьфу! Враньё!
– Понимаешь, Михаил, – пытаюсь нащупать устойчивую тропинку, объяснить. – По тому, что там, на экране, показывают, выводы делать нельзя.
– Как это?
– Там изображают… Понимаешь? Демонстрируют. Не живут. Играют в общем.
– Ну да, там артисты.
– Вот именно, артисты, и на них ровняться нельзя.
– Почему?
– Потому, что они не живут тем чувством, они только изображают его, имитируют. Причём, бездарно порой, и не ту фазу.
– Какую такую фазу? – насторожился мальчишка.
Эх, с фазой я, пожалуй, поторопился, выскочила.
– Ну… – запнулся я на секунду, и тут же выкрутился, совсем плохо, конечно, как в таких случаях часто и бывает в общении с младшими. – Это не важно сейчас. – Небрежно махнув рукой, произнёс как можно равнодушнее, как не главное. Я интуитивно чувствовал, дальше углубляться в эту сторону было просто опасно. – Тут другое тебе нужно понять, Мишель, в твоём возрасте. – Умолк, размышляя, продолжать, или увильнуть. Решил, не честно будет, да и мальчишка поймёт, что я сдрейфил. – Понимаешь, – продолжил. – Любовь к человеку приходит как дар, как необычайное чудесное открытие, как светлое озарение, как счастливое явление. Единственное и неповторимое. Понимаешь? Один раз в жизни она приходит. – Видя, что мальчишка хочет возразить что-то, на всякий случай опередил. – Ну, может, два раз. – Мишель, к удивлению, согласно кивнул головой. – И все люди ждут её. – Продолжил я. – Надеются на неё, и мечтают о любви. Понял?
– И что, ко всем-ко всем она приходит? – скептически прищурив глаз, недоверчиво переспросил мальчишка.
– Да, конечно! – уверенно заявил я, и уточнил. – Вне зависимости от возраста.
– И ты ждёшь?
Вопрос был катастрофически неожиданным, врасплох застал.
– Я?! – Ступ орюсь, как об порог споткнувшись, напрочь теряя опору в своей строгой концепции рассуждений. – Я! Ну, я может и… – Перевёл всё же дух, сжал в кулак хаотично снующие мысли, подгоняемые клюшками эмоций. Осторожно продвинулся по скользкой тропе темы. – Хотя, каждый человек, я говорю, ждёт. И я тоже… Может быть. – Тут я совсем теряюсь. На эту тему я не думал. Не до неё последнее время было. Но, почему бы и нет! Если согласно строго научной концепции.