Мог ли он тогда подумать, что нынешние дети будут мечтать о собственной лавочке как об абсолютном счастье?
Первые книги о Исаеве-Штирлице («Пароль не нужен», «Майор „Вихрь", „Семнадцать мгновений.", „Бомба для председателя") были написаны Семеновым еще в шестидесятые и сразу охватили фактически всю жизнь героя. Потом он только добавлял новые моменты в мозаику.
Лучший роман Семенова - это, конечно, «Альтернатива». Книжка написана абсолютным мастером в 1978 году.
Сочинения Семенова оставляют ощущение какой-то жюльверновской чистоты; мне нравится жить в таком мире, мне в нем уютно, он вовсе не надуманный, не пошлый, не, с позволения сказать, кастрированный. напротив - мир этот апеллирует почти к античным высотам духа, к мужчинам, способным на Подвиг, и женщинам, способным на Верность. Чего стоит только история любви Штирлица - он, еще юношей, в «Бриллиантах.» познакомился с прекрасной девушкой, провел с ней одну ночь, она забеременела - и больше они никогда друг друга не видели, но любили друг друга неизбывно.
И да, Семенов долгое время был очарован советской историей и великолепно ее мифологизировал - благо она имела для того веские основания. Еврейская кровь Юлиана Семеновича Ляндреса (Ляндрес - настоящая фамилия Семенова) ни в какие противоречия с писательской задачей долгое время не вступала.
Хотя, так сказать-с, порода чувствовалась с самого начала. Конечно же, любимый поэт у Штирлица - Борис Пастернак. Штирлиц его книжку, заезжая в Париж в тридцатых, купил,
прочел и запомнил наизусть. Не хранить же ее в Берлине под подушкой. Еще Штирлиц то и дело вспоминает Гейне.
Это, впрочем, еще мелочи.
Писателя не убили ни во Вьетнаме, ни в Лаосе, он не умер с перепою и, к несчастью, дожил до «новых времен». К этому времени вся одиссея Штирлица были написана - кроме одной части, одного периода - возвращения Штирлица домой после завершения Великой Отечественной.
И в 1990 году Семенов выдал роман «Отчаянье»: злобную, бестолковую и бессюжетную пародию на свои собственные книги.
Конечно, Штирлица по возвращении в Советский Союз сажают. КГБ уничтожает его сына и его жену. Едва не убивают - по велению Сталина! - самого Штирлица. Семенов, возможно, и Штирлица грохнул бы - но уже, повторимся, был издан роман о деятельности разведчика в 1967 году, несостыковочка вышла бы.
«Еврей, конечно?» - спрашивает в «Отчаянье» Сталин о Штирлице.
«Русский», - отвечают ему.
«Штирлиц - не русское имя. Пройдет на процессе как еврей, вздернем на Лобном месте рядом с изуверами.» - говорит Сталин. Я очень смеялся, когда читал.
«Врачей-убийц будем вешать на Лобном месте. Прилюдно, - еще раз повторяет в романе опереточный Сталин. - Погромы, которые начнутся за этим, не пресекать. Подготовить обращение еврейства к правительству: „просим спасти нашу нацию и выселить нас в отдаленные районы страны".Все враги народа - жидовня. я им всегда поперек глотки стоял.»
Очень трогательно, когда радикальные антисемиты, с одной стороны, и люди, одержимые своим еврейством, с другой, сходятся в крайностях. Вот этот семеновский Сталин - безусловно, милая сердцу мечта любого пламенного «жидоеда», с удовольствием вложившего бы в уста вождя точно такие же речи.
Московские чекисты в «Отчаянье» - все параноики; Берия - параноик, Деканозов -ничтожество. Но есть один положительный герой, чуть ли не «единственный, кто по-настоящему работал» (цитата из романа). Это, конечно же, офицер КГБ Виктор Исаевич Рат.
Ненависть к «жидовне» не единственный признак паранойи Сталина. В одном месте он призывает расстрелять в лагерях «наиболее злостных врагов народа.
Десять процентов многовато, а пять достаточно. Как, товарищ Молотов? Согласны?» И Молотов отвечает, заикаясь: «Д-да, т-товарищ Сталин, с-согласен.»
Черный анекдот, а не книжка.
Понятно, что у Семенова была личная обида: его отца, Семена Ляндреса, работавшего в «Известиях» вместе с Николаем Бухариным, а впоследствии занимавшего должность уполномоченного Госкомитета обороны, в тридцатые посадили. Но потом ведь отца выпустили, реабилитировали.
По сути, Семенов, развенчивая старые мифологии, начал работать на формирующийся слой лавочников. Тех самых, о которых совсем недавно писал с ненавистью, - более всего озабоченных тем, чтобы мир был рационален, благообразен и навсегда избавлен от героев и чудовищ.
Лавочники и погубили его. В «Книге мертвых» Лимонов выдвигает убедительную версию о том, что миллиардера Семенова угробило жадное окружение; покойный Боровик там фигурирует.
В 1991 году Семенова разбил инсульт, три инсульта подряд. Это очень символично, что он умер вместе со своей красной империей, от которой пытался отказаться, но не вышло -она, утопая, затянула его в свою огромную черную воронку.
Семенову наделали каких-то операций и, обездвиженного и невменяемого, упрятали с глаз долой. Он иногда приходил в сознание. Даже пытался начать работать… Боже ты мой, какой это ужас - тридцать лет куролесить по миру, рисковать шкурой, написать сорок романов, продать миллионы экземпляров своих книг, познать столько всего. и потом. вот так вот.
Осенью 1993-го Семенов смотрел по телевизору расстрел Белого дома. Похоже, он понимал, что происходит, в глазах был полный, мучительный ужас, он рыдал. И вскоре умер, в ту же осень.
Зададимся простым, привычным вопросом: что он оставил?
Ну да, несколько хороших книг, которые сегодня хотят использовать новые лавочники, рядящиеся в чекистов. Говорят, например, что эпос о Штирлице снова будут экранизировать. Ужас: эта публика может окончательно убить Семенова, они это умеют. Все, к чему они прикасаются своими руками, превращается в пакость.
Зато словами Семенова можно к этим же лавочникам обращаться.
«Надейся на лавочника, - просил он в одной своей книжке правителя Германии. - Я очень прошу тебя. Думай, фюрер, что благополучие нескольких тысяч в многомиллионном море неблагополучия - та реальная сила, которая будет служить тебе опорой».
И еще вспоминаются несколько строк Семенова, когда думаешь о рыдающем писателе у экрана телевизора, и той боли, и той жути, которые еще предстоит пережить нашей земле. Вот эти строки: «Это очень плохое качество - месть, но если за все это не придет возмездие, тогда мир кончится, и дети будут рождаться четвероногими, и исчезнет музыка, и не станет солнца.»
КРИК В БУРЕЛОМЕ
П оначалу захотелось переслушать Егора Летова - прежде чем писать. У меня есть пластинок тринадцать его. Потом подумал: а зачем? Зачем выдумывать нового Летова, когда у меня уже есть тот, с которым прожил какой-то отрезок времени. Не всю жизнь, нет.
Есть известное выражение, которое употребляли в свое время хиппи: «Не ходи за мной - я сам заблудился». На первый, неточный взгляд может показаться, что эту фразу мог повторить и Летов в последние годы. Но мне кажется, что тут куда больше подходит иная формулировка: «Не ходи за мной - я уже пришел».
Летов говорил в предпоследние времена, что больше не хочет писать песен - куда интереснее петь чужие. Опять же, думаю, вовсе не потому, что исписался, - а оттого, что все сказал.
Слова кончились.
Зато появилось ощущение, что после всех своих метаний, катастроф и ломок Летов наконец-то просто поживет, жизнью, почти в тишине, совсем немного музыки оставив.
Он умел молчать, хотя его-то как раз хотелось слушать - в то время как иным хриплым и вздорным глоткам давно пора заткнуться.
Каким странным это ни покажется после прослушивания «Гражданской обороны» -но Летов был очень тихим человеком.
Он не кричал - это в нем кричало.
В то время как многие его, так сказать, коллеги по цеху старательно рвут глотку в то время, когда внутри все вымерзло, а на языке дурная трава наросла.