Он убедил себя, что не боится интриг, исходящей от конкурентов опасности, ибо где они – конкуренты? – нет их и по определению быть не может, как не может быть второго ВВП кроме него, и только в далекой перспективе смерть, неизбежная и необоримая, о которой все знают только покойники, может что-то изменить в раскладе сил, но об этом и думать не хочется, ибо жить ему еще и жить; он словно паук, соткал чудовищную паутину, шелковые нити огромной прочности, ловчие сети, опутавшие страну, где каждая ячейка, нить, струна волокна играет свою, отведенную ей роль и служит укреплению всей сети, а в центре всего находится он, паук, всевидящий и всеслышащий, гарант стабильности и неизменности заведенного им порядка, но если каким-то непостижимым образом паук исчезнет, то с его исчезновением, приходится признать, улетучится холодящий душу многих преклонцев страх, поднимут голову скрытые, замаскировавшиеся враги – а открытые враги его дела и подавно, начнут с остервенением рвать и кромсать созданную за многие годы сеть, поэтому он нужен всем тем, кого наделил частью силы, безграничным обладателем которой является только он сам, всем тем, кто, как ни странно, замечательно себя чувствует в пределах сети, где может делать что заблагорассудится, ничего не боясь и ни о чем не сожалея, а до остальных ему нет никакого дела и бояться их не стоит – пусть даже громко вопят, ходят на митинги с плакатами: “мы за честные амфоры” или “свободу рабу на галерах”, памятуя обмолвку ВВП про то, что пашет как тот самый раб… или еще чище: “Не раскачивай лодку – Крысу тошнит”, его, то есть; главное, не быть смешным в их глазах, тот, кто смешон, того презирают; с кем может он сравниться по степени страха, вызываемого в людях одним своим неулыбчивым видом, пристальным, немерцающим, неотрывным взглядом выцветающих с возрастом глаз-буравчиков: сколько раз репетировал один на один с зеркалом этот немигающий, как свет фонарного столба, взгляд! – кто-то в интернете обозвал его воблоглазым, он выяснил, кто, но не схватил за одно место, не наказал, хотя сам же однажды обронил: кто нас обидит – тот трех дней не проживет, все одно словцо гадкое пойдет гулять по свету, а если наказать, могут подумать, что обиделся, то есть почувствовал укол, а ему, по правде, все равно, – как говаривал творивший в городе на болотах великий писатель, где много позже родился, жил и работал ВВП, – “мимо об этом”; так вот, по степени внушаемого страха он, мнилось, мог прежде сравниться, наверное, лишь с правившем Преклонией тридцать лет без одного года маленьким рябым усатым вождем с плохо сгибавшейся рукой и двумя сросшимися пальцами на ноге, самодовольно думал ВВП в минуты, когда устремлял проницательный взгляд в самого себя; но усатого смертельно боялись – и боготворили, а его боготворят ли, любит ли его народ? – он сильно в этом сомневается, если и любил его народ, то давным-давно.
И еще – выходило помимо его желания – нет-нет и возвращался мыслями к инаугурации без малого четырехлетней давности, видел памятью стремительно менявшиеся картинки, приятно щекочущие чуткое самолюбие, словно отматывалась старая кинопленка, но один кадр являл исключение, тянулся бесконечно долго, врезался неотступным, тревожным видением: черный, сверкающий на солнце лимузин с кортежем охраны движется в Кремль по пустым, безлюдным центральным магистралям; повинуясь внезапному неосознанному импульсу, он пробует смежить веки – запрудившие тротуары горожане аплодируют, приветственно вскидывают руки, выкрикивают что-то хорошее; открывает глаза – и видит все те же безжизненные, выморочные улицы и площади города-фантома, будто подвергшиеся ударам нейтронных бомб, и кажется, не наяву едет навстречу своей новой-старой славе и могуществу, а пребывает в летаргическом сне, в котором нет места никому, кто может омрачить его победу; когда ему сообщили об особых мерах безопасности в связи с возможностью неповиновения и даже бунта, о намеченном накануне и в день огромного события шествии демонстрантов с унизительными, оскорбительными для Властителя плакатами, он привычно кивнул, не утруждая себя раздумьями: со смутьянами и разными бандерлогами не церемониться, но вымершая столица навеяла прежде редко его посещавшую грусть и даже тоску: разве так хотел бы он отпраздновать возвращение во власть, разве не заслужил признательности преклонцев за все содеянное, хотя бы вспомнили, кто спас страну после оставленного Дедом и его присными бардака…; увы, от этого народа благодарности не дождешься – хотя бы не мешали, но ведь мешают, следовательно, полиция права – хорьки и бандерлоги понимают лишь силу.