Он, впрочем, в тот момент не ведал, что многие не могли выйти из подъездов и уж тем более попасть на центральные улицы, что поезда метро проносились мимо станций без остановок, а выходы из подземки были закрыты, что одно кафе разгромили из-за отдыхавших на открытом воздухе посетителей, их задержали, столики перевернули, посуду побили, что кордоны стражей в касках и с дубинками перекрывали все и вся, включая подземные переходы, заламывали руки всем кому не попадя, плющили каблуками хипстерские очки, волокли схваченных по асфальту, набивали в автозаки, в ответ летели камни, бутылки, зажженные петарды, и, разъярившись, стражи пускали в толпу слезоточивый газ; ничего этого он не знал, занятый своим торжеством, но когда ему доложили, как это происходило, он через сутки после инаугурации, накануне Дня Победы, провел в Резиденции совещание узкого круга доверенных лиц, где было решено: мочить по полной программе, крови не бояться, устроить им винтилово – они нам испортили праздник, мы им испортим жизнь; однако мучительное видение не отпускало – ни в те знаменательные для него часы, ни после, и вот уже не один год накатывает волной; он читал: принеся присягу у стен Капитолия, президент Заокеании следует в машине к Белому дому по запруженной ликующей толпой Пенсильвания авеню – читал и его это совершенно не трогало, ибо речь шла о чужеродном мире, который он внутри себя ненавидел, и все-таки в миг очередной приливной волны воспоминаний, вскипавшей, когда ей вздумается, в потемках души, он, царь без народа, впервые по-настоящему остро ощутивший одиночество, жгуче, до спазма в горле, завидовал человеку по другую сторону океана, сидящему в своем черном бронированном лимузине, видя и слыша тех, кому призван служить верой и правдой, радуясь и переживая успех вместе с ними; зловещий символ зияющей пустоты всякий раз выбивал ВВП из привычной колеи, едва самопроизвольно вспыхивал экран памяти и, несмотря на категорический внутренний запрет, демонстрировал дорогу в Кремль и обратно. Он считал – отгремят салюты инаугурации и вернется все на круги своя, тем более начинается лето, пора дач и огородов, до митингов ли тут… увы, он ошибался, злость переполняла не только его, но и тех, с кем он боролся: появились лагеря в центре города, бандерлоги разбили бивуаки на Прудах, их оттуда турнули, перебрались в сквер близ высотки, неподалеку от посольства Заокеании, их и оттуда выгнали, но сдаваться не собирались; а тут еще спектакль под открытым небом сыграли, благо тепло, пьеску автора из Латинии поставил крохотный столичный театрик, герои – он и друг его Базилио, тогдашний премьер Латинии, оба попали в переплет, в знак солидарности театрик сыграл перед бандерлогами, пьеска дерьмо и совсем не смешная, как преподносят ее, запретить ничего не стоило, но автор-то – нобелевский лауреат, опять вонь вселенская поднимется – в Преклонии цензура, Властелин мстит искусству… Черт с ними – тьфу, рогатого помянул некстати, пускай играют, тешатся, как маленькие; спектаклем, однако, не кончилось – пошли народные гуляния, сначала писатели тысячи идиотов на бульвары вывели, якобы просто так, воздухом подышать, потом вознамерились художники, музыканты; вызов очевиден, но разгонять, бить формально не за что, на это и расчет; да, спокойной жизни больше не будет… Он гнал от себя докучливые, смутные предчувствия, что эти исполненные высокого напряжения дни обернутся началом конца, предвестниками его осени, хотя он еще не был стар, а на дворе расцветал теплый, ласковый май…
И еще он сократил общение с журналистами, отобранными в пул выдрессированными писаками, с ними стало безумно скучно, пусть за счастье считают поговорить с глазу на глаз с Самим, а не чуть ли не обязанностью его всякий раз отчет перед ними держать, а то возвращался домой, включал телевизор и вдруг ведущий на федеральном канале: “Сегодня ВВП сделал важное заявление…”, но не говорил он ничего особенного…; и пресс-конференции в прямом телеэфире по четыре часа отменил – тяжело стало физически, но признаться в этом не хотелось, вопросы хоть и отфильтрованные, заранее известные, а отвечать все равно нужно; исключение для западников делал, те все поймать его на чем-то норовят, а он им – хрен с маслом, не поймаете, я увертлив, как уж, но коли допекут, то в лоб им, без обиняков, чтоб зачесались: “У Преклонии нет другого пути, кроме выбранного Преклонией” или “Если кто-то не хочет разговаривать с Преклонией на равных – пусть не разговаривает, мы сами с ним будем разговаривать на равных”, а они, все эти журналисты, политологи, ученые, по-прежнему учат его прелестям свободы и демократии, он им – про Фому, они ему про Ярему, такая вот игра незамысловатая. Раскусил ее, игру эту, хотя ничего хитрого, все на поверхности, ушлый парень, тоже писака, но свой, преклонский, хотя и не из приближенных, не старый еще, но совсем седой, с козлиной бородкой и очень тощий, и толково изложил в статейке после очередной встречи с западниками, пресс-секретарь в папочку положил с пометкой: “стоит ознакомиться”. Почему с готовностью приезжают западники, что влечёт? – да хлеб насущный, заработок то бишь, более ничего; что сказал ВВП? что вы думаете о том, что сказал ВВП?.. да после такой встречи можно целый год кормиться, рассказывая подробности, похваляясь влиянием и остроумием; они, конечно, его критикуют, но каким-то образом чувствуют грань, которую переходить нельзя: перейдешь – больше не пригласят, значит, надо найти щёлку: критиковать, чтобы не выглядеть продавшимся, но мягко и не за главное; в некоторой степени, эта встреча резидента с агентурой, польстил писака подполковнику госбезопасности, сам того не ведая; это агенты влияния ВВП на западный мир, и они в который раз расскажут Западу: да, преклонская система ржавеет, гниёт, рассыпается, но всё решает здесь только один человек, и только с ним имеет смысл договариваться.