Однако мало-помалу все стало мне казаться в нем странным и подозрительным: даже его гениальность, его необычайные конспиративные способности, вызывавшие восторженное поклонение со стороны его товарищей, в глазах которых он представлялся неуловимым, легендарным героем, бессменно, во весь рост, стоявшим годы на краю пропасти, поглотившей столько славных и смелых, столько благородных и пламенных борцов за свободу".
Бурцев в том же году возвращается в Россию, более чем когда-либо убежденный в том, что в центре партии с.-р. сидит провокатор. Его розыски подвигаются очень медленно вперед. Но он с упорством продолжает их, побуждаемый к этому все более учащающимися крупными неудачами террористов.
После революционной бури 1905-1906 гг. наступает беспощадная реакция. Революция разбита, обескровлена, загнана в подполье; царизм шумно празднует победу при всеобщем рабском молчании. В стране вырастают бесчисленные виселицы. Тюрьмы вновь наполняются.
Вокруг самодержавия сплачивается "черная сотня".
Для провокации открывается самое широкое поле действия.
Однако революционный период не прошел бесследно и для русского политического сыска. Веяния времени коснулись и охранных отделений, вызывая в них дезорганизацию, порождая перебежчиков. Трудно сказать, что руководило этими "изменниками охраны",- искреннее ли желание оказать услуги революционерам или хитрый расчет на случай торжества революции.
В начале мая 1905 г. в редакцию "Былого" в Петербурге явился какой-то неизвестный, который стал добиваться личного свидания с В.Л. Бурцевым. Вот в каких выражениях сам Бурцев рассказал впоследствии о первой своей встрече с этим неизвестным (который оказался Михаилом Бакаем), сыгравшим крупную роль в разоблачении Азефа.
"Молодой человек, представший тогда предо мною, был лет 27-28 от роду. Он заявил, что желает поговорить со мною наедине по одному очень важному делу. Когда мы остались с ним вдвоем, он мне сказал:
- Вы... Владимир Львович Бурцев?.. Я вас знаю очень хорошо... Вот ваша карточка. Я ее взял в департаменте полиции,-по этой карточке вас разыскивали!
Я еще не произнес ни слова. Мой собеседник после некоторой паузы сказал:
- По своим убеждениям я - с.-р., а служу в департаменте полиции чиновником особых поручении при варшавском охранном отделении!
- Что же вам от меня нужно?-спросил я.
- Скажу вам прямо,-ответил мне мой собеседник,- я хочу знать, не могу ли я быть чем-нибудь полезным освободительному движению?
Я пристально посмотрел ему в глаза. В голове у меня пронеслись роем десятки разных предположений. Вопрос был поставлен прямо. Я почувствовал, что предо мною стоял человек, который, очевидно, выговорил то, что долго лежало у него на душе и что он сотни раз обдумывал, прежде чем переступить мой порог"1.
И Бурцев дальше продолжает рассказывать, как он обстоятельно растолковал молодому "сыщику-революционеру", что всякий может служить освободительному движению по мере своих сил и способностей. Его собеседник стал тогда говорить, что он мог бы быть полезным в некоторых с.-р. практических делах, но Бурцев заметил ему, что сам он литератор, занимается изучением истории революционного движения; ни к каким партиям не принадлежит и лично поэтому может с ним говорить только о том, что связано с его историческими изысканиями, работами и вопросами, так сказать, гигиенического характера: выяснением провокаторства в прошлом и настоящем.
Бакай не ожидал, что от него потребуют таких маловажных и "безобидных" услуг. Он был разочарован. И Бурцеву долго пришлось объяснять ему всю ценность тех сведений, которые такой человек, как он, мог бы дать о полиции, и ту громадную пользу, которую можно бы извлечь из них для политической агитации. Беседа затянулась надолго. Бакай рассказал о жестокостях, которые совершались в застенках варшавского охранного отделения и описание которых впоследствии появились в "Былом". Он также сообщил некоторые любопытные данные об охранке и ее нравах.
"Предо мною открылся,- пишет Бурцев,-совершенно новый мир, с иными нравами, иной логикой; иными интересами, иной терминологией. Я, например, долго не мог усвоить, что "сотрудник" означает "провокатор". Мне не без труда, постепенно удалось усвоить то, что я слышал от Бакая"2.
Между Бурцевым и Бакаем установились постоянные сношения. Благодаря удивительной встрече этих двух людей, принадлежавших к диаметрально противоположным, мирам, служивших различным богам, должна была потом обнаружиться страшная истина, разоблачение, которое произвело в Европе более сильное впечатление, чем взрыв бомб, убивших Плеве и вел. кн. Сергея.
Мы, однако, затруднялись бы сказать, что, собственно, представлял собою сыщик, явившийся к Бурцеву с предложением служить делу революции.
Прошлое Бакая очень темное. Известно, что в молодости-ему тогда было 22 года-он состоял членом социал-демократической организации в своем родном городе Екатеринославе, где он занимал должность фельдшера при одной из больниц. Попав после ареста в 1902 г. в тюрьму, Бакай обнаружил сразу крайнюю нравственную слабость. Он согласился поступить на службу в охранное отделение и выдал нескольких товарищей. В Екатеринославе его агентурная карьера оборвалась очень скоро. Спустя три месяца после освобождения предательство Бакая случайно раскрылось, и ему пришлось бежать в Петербург, где ему удалось, благодаря рекомендательным письмам Зубатова, получить место чиновника при варшавском охранном отделении.
Обстоятельства, заставившие его бросить службу, резко порвать со своим прошлым и начать, как он сам выразился, "новую жизнь", не совсем ясны.
Если верить его бывшему начальству, и в особенности заявлению Столыпина, Бакай был арестован за попытку шантажа нескольких богатых варшавских торговцев. "Новое Время", с усердием распространявшее эти слухи, напечатало немало грязных и скандальных подробностей по этому поводу, но не привело в подкрепление ни одного доказательства. Бакай, наоборот, утверждал, что перелом в нем совершился под влиянием совершенно невероятных жестокостей, свидетелем которых он был в варшавской охране. Рассказ, напечатанный им об этих жестокостях, действительно заставляет волосы подниматься дыбом. Бурцев в свою очередь неоднократно заявлял, что, когда Бакай выразил ему желание порвать со своим несчастным прошлым, его первое впечатление было в пользу Бакая, в искренность которого он сразу поверил. Долголетние испытания убедили его в том, что он не ошибался и что первое впечатление его не обмануло.
Как бы то ни было, не подлежит никакому сомнению, что помощь Бакая играла большую роль в деле разоблачения Азефа и в значительной степени способствовала успехам расследования Бурцева.
1 Былое.-Париж, 1908.-No 7.- Авг.- С. 131-138.
2 Помимо той роли, которую Бакай играл в деле Азефа, мы потому так долго остановились на нем, что Бакай стал бытовым явлением после революции 1905 г. Эти "двойные перебежчики" вряд ли заслуживают доверия, по крайней мере во всем, что касается личных их побуждений и целей.
Бакай поддерживал постоянные сношения со своими бывшими сослуживцами по охранке и через них знал все, что происходило в этом темном царстве. Он часто приезжал навещать Бурцева и, наконец, для удобства сношения решил поселиться в Петербурге. Бурцев иногда от него узнавал, к величайшему своему изумлению, о предприятиях и планах социалистических организаций, о которых он сам еще ничего не слышал и которые уже были известны полиции.
С первых же своих встреч с "раскаявшимся сыщиком" Бурцев стал добиваться от него "указаний" о личности таинственного провокатора, присутствие которого он подозревал в центре партии социалистов-революционеров. Бакай поделился с ним теми неопределенными и общими сведениями, которые имелись, у него, о некоем Раскине, "самом крупном провокаторе в России". Деятельность Раскина имя это упоминалось в связи с именем другого большого провокатора, Татарова,была Бакаю известна благодаря некоторым случайным обмолвкам. Бурцев посоветовал ему направить все свои поиски в эту сторону, и Бакай с этой целью завязал сношения с двумя влиятельными агентами: со шпионом Гуровичем, за несколько лет до того разоблаченным социал-демократами, и департаментским чиновником Л. Меньщиковым.