— Из чего взялся, из того и кончится. Торопись, папаша, в гору, сейчас туман наползет.
И точно: дождь кончился так же внезапно, как и начался, а следом за ним, словно шлейф за королевским платьем, потянулся из долины туман.
— С нами крестная сила! — перекрестился напуганный таким ясновидением своего подозрительного пассажира хозяин телеги. — Да у тебя, должно, свистит в носе?
— Свистни лучше на своих скотов, дядя, а то они у тебя еле ноги переставляют. А вообще, не бойся тумана, он скоро кончится.
Остаток пути казак ехал молча, бросая косые взгляды на странного ездока.
— В жизни бы не поверил, а тут своими глазами убедился, — сказал он серьезно, когда телега на вершине горы действительно вынырнула из молочной пелены. А еще говорят, колдунов нету. На, держи твой двугривенный, лихо с ним, и иди себе к богу, а мне сюда сворачивать. Ну и ну. — он суеверно сплюнул через левое плечо и, еще раз перекрестившись, стегнул вожжами по лошадям, освободившимся от лишнего груза.
Степан насмешливо посмотрел ему вслед, потер правдой рукой левое плечо, поморщился: словно барометр, показывает смену погоды простреленное плечо.
* * *
В город Степан добрался только к вечеру следующего дня. Он встретил его вереницей снующих обывателей, непрекращающимся перестуком колес на булыжных мостовых, презрительными окриками бравых кучеров, восседавших на козлах экипажей, словно короли на тронах и медоточивыми возгласами грузина-кинто [80], предлагающего домохозяйкам живописно разложенный на широком деревянном блюде товар:
— Эй, душа-красавица! Бери чеснок, петрушку, лук! Такой крепкий — плакать хочется. Вот укроп, огурцы, баклажан спелый!
У грузина — жизнерадостная улыбка на горбоносом бронзовом от загара лице и лукавая усмешка в красивых, цвета морской волны глазах. На голове у него самодельный башлык в виде чалмы со спускающимися на грудь концами. На широких плечах суконная рубаха с заплатами. Под рубахой — штаны из такого же материала, только заплат на них больше. И все–таки, несмотря на эти изъяны в его костюме, он выглядел щеголем. Высокий, стройный, молодой. Узкая талия перетянута поясом. Ремешки сыромятных чувяков, подвязанные у самых колен, обрисовывали мускулистые икры. Над полными яркими губами закрученные колечками усы — хорош!
Степан невольно залюбовался продавцом свежей зелени. Озорная улыбка прошлась по его губам. Он подошел к грузину, приподнял над головой кепку:
— Здравствуй, господин хороший. Ты случайно не знаешь, где проживает семья Неворуева?
— Гарги маржое [81], — расправил плечи красавец-грузин. — Котэ все знает, такой он человек. Кафедральный собор видишь? К нему придешь, там спросишь — каждый покажет тебе дом нашего почтенного судьи.
— Да мне не судья нужен, а рабочий железнодорожных мастерских.
— Так бы и говорил сразу... Пойдешь прямо, потом направо. Выйдешь к Тереку. В Осетинской слободке и ищи своего рабочего. Неворуев его фамилия? Правильно: рабочий — честный человек, не то что судья.
— Ты же сказал вначале, что судья — почтенный человек, — возразил Степан, поражаясь в душе тому, с какой легкостью угадал этот веселый молодец местожительство нужного ему человека.
— Очень правильно сказал, — осклабился кинто. — Где ты видел почтенных людей, чтобы честный был? Может, это Ходяков или Вахтангов?
— А кто они такие?
— Один мельницу имеет, другой — табачную фабрику. Штейнгель тоже почтенный человек: рабочие у него на заводе живут хуже скотины.
— Ну, а начальник Терской области какой, по-твоему, человек? — продолжал озорничать Степан.
Кинто хитро прищурил зеленый глаз:
— Тебе к рабочему надо? Ну и иди к нему. А мне тоже надо идти, лук продать надо, укроп надо... — и молодцеватый грузин пошел прочь, предлагая встречным женщинам свой товар: — Продаем чеснок, петрушку, свежий овощи!
— Слушай, друг! — крикнул ему Степан. — А где здесь пообедать можно?
Грузин остановился, показал пальцем на подвал с огромной, ярко раскрашенной вывеской над входом.
— Деньги есть — заходи в духан к Хакиму. Денег нет — тоже заходи к нему: сапоги отдашь — во как наешься, — и веселый Котэ провел пальцем у себя по горлу.
Осетинская слободка оказалась далеко не самой роскошной частью города: убогие домики с кучами мусора посредине улиц, всевозможные сарайчики самых замысловатых форм, слепленные бог знает из чего и чем попало крытые, тесные дворики, огороженные дрекольем и ржавым железом, внутри которых расхаживали куры, собаки и голопузые ребятишки. «Наша Фортштадтская и то лучше выглядит», — отметил про себя Степан, подходя к одной из лачуг, путь к которой так долго и терпеливо объяснял ему Темболат накануне отъезда. На стук в дверь вышел сам хозяин. У него круглое, как циферблат, лицо, на котором стрелки-усы показывали пятнадцать минут десятого или без пятнадцати три часа — в зависимости от того, какой из этих стрелок отдать роль часовой, а какой — минутной.
Выслушав пароль, он энергично пожал гостю руку и ввел его в свое освещенное керосиновой лампой жилище.
— Надюш, — сказал он сидящей на лавке с веретеном в руке худенькой, с бледным лицом женщине, — выдь на минуту, посплетничай с жестянщиковой Матреной да погляди хорошенько, не приволокся кто следом.
Женщина послушно встала, положила веретено с клубком шерсти в картонку из–под ботинок и вышла на улицу.
— Хоть нас сегодня еще мало, но завтра будет больше, — с торжественной многозначительностью произнес Неворуев и покрутил стрельчатый ус. — Почему не приехал Темболат?
У Степана екнуло сердце: до чего же знакомые слова!
— Чьи это слова? — устремил он на хозяина лачуги глаза, позабыв ответить на его вопрос. — От кого вы их слышали?
— С кем поведешься, от того и наберешься, — подмигнул в ответ Неворуев. И, чтобы не вызвать нового вопроса гостя, поспешил заверить: — Завтра увидишь, для того и позвал. — Подходя к люльке, в которой запищал ребенок, признался: — Честное слово, я впервой в своей жизни встрел такого человека. Поглядит тебе в глаза, будто в самую душу заглянет, скажет слово — на сердце сразу потеплеет. Нет, не погибнет рабочее дело, пока на свете такие люди есть.
— Кто он?
— Человек без шляпы.
— Да нет, серьезно.
— А я и так на полном серьезе. «Человек без шляпы», — его так все зовут, потому что он один во всем Владикавказе с непокрытой головой ходит. Вот завтра увидишь. Мы там будем крестины моего сына праздновать. Есть хочешь?
— Нет, я в трактире поел.
— Ну, тогда чаю попьем. А пока расскажи мне о Темболате.
Степан рассказывал, а в голове у него все вертелся вопрос, где он уже слышал однажды эти бодрые слова: «Хоть нас сегодня еще мало, но завтра будет больше». Может быть, их сказал стодеревский богомаз? Или Иннокентий-ктитор?
Скрипнула дверь — это вошла жена хозяина.
— Никого там нету, — сказала она, беря в руки веретено и усаживаясь на прежнее место. — Только жестянщик под забором дрыхнет. Охо-хо... Вот еще забулдыга чертова: что ни заработает, все пропьет. Руки золотые, а глотка...
— Чужих никого не видела? — перебил ее муж.
— Какой–то босяк прошел по улице, не то чечен, не то ингуш. Через всю морду рубец. Должно, в драке кто ножом полоснул или кинжалом.
У Степана снова екнуло сердце: одноглазого бродягу он встретил в трактире возле почтовой станции. Очень похож на Микалова дружка, которого он видел в хуторе на празднике Цоппай.
— На всякий случай поедешь завтра к Лысой горе один, — нахмурил брови Неворуев, выслушав Степаново сообщение о подозрительном оборванце. — Хотя, скорей всего, это мелкий жулик. Там, в духане у персюков они всегда отираются.
* * *
Вот они — горы. Снежные, иззубренные вершины вздымаются к небу как символ Вечности, как само время, застывшее вместе с этими великанами в момент их появления из земной пучины. Да что же значит наша человеческая жизнь в сравнении с этой Вечностью? Плевок, искра, мгновение. Еще и первобытная обезьяна не спустилась с дерева, чтобы попытаться стать человеком, а они вот так же стояли, не то молодые, не то старые, не то суровые, не то нежные.