— Дорьку чего ж не привез с собою?
— Не схотела. Да и я не сразу сюда — в Галюгай заезжал.
— А ежли грех какой? У вас же там все впокот.
— Не бреши ты, Стеша. Я же тебе уже сто разов говорил, что казаки у нас от баб ночуют в отдельности. А что касаемо греха, так от него и на печке не убережешься. А Дорька ить уже не маленькая, соображает, чать.
— То–то и оно, что не маленькая, — вздохнула женщина. — С маленькими детками — маленькое горе, с большими… Охо–хо! Вон Устя мается, бедная. Давче знов прибегала, говорит, житья нет от свекров.
— Не я ее туда спровадил… Сами заварили, сами и расхлебывайте. Богатства вам захотелось? Дай–ка, Стеша, чего поисть…
— Да там в печи… достань борщ, похлебай, — ответила Стеша. А Казбек с усмешкой подумал: «Моему б отцу так мать ответила».
Денис взял рогач, вытащил чугун, зачерпнул деревянным половником, попробовал на вкус, поморщился:
— Чтой–то, девка, борщ твой несоленый, кубыть…
— Хм, — презрительно кашлянула супруга, — всем — соленый, а ему — несоленый. Вон возьми соль да посоли.
Денис налил борща в глиняную миску, густо посыпал крупной солью. Некоторое время ел молча, но потом не выдержал, упрекнул жену:
— Что ни гутарь, старая, а борщ у тебя нонче не того…
— Чаво? — в голосе Стешки послышались угрожающие ноты.
— Да говорю, нескусный у тебя борщ нонче.
— У–у! — Стешка негодующе махнула костлявой рукой. — Всем — скусный, а ему — нескусный, — и немного помолчав, с презрением съязвила: — Князь какой нашелся… Вон гость, так тот ел да похваливал, а ты, видать, старый, там в своей коммуне зажрался.
Довод оказался веским, и Денис с готовностью согласился, что борщ сам по себе «ничаво», что он, по–видимому, не разобрал вкуса с устатку.
Он доел борщ, снял с себя мачи, сунул их в лоханку с водой, чтоб за ночь не ссохлись, и, потушив лампу, полез на печку.
— Баба ты баба и есть, — услышал Казбек спустя минуту оттуда его приглушенный голос, — те–омная, как вот энта труба в середке, — слышно было, как он щелкнул ногтем по кирпичу.
— Гляди–кось, светлый какой нашелся, — обиделась супруга, — прохвессор вшивый.
Денис аж крякнул от такой неожиданной реплики своей половины. Натужно засмеявшись, он заговорил снова:
— И откуда у вас, у баб, такая ядовитая сравнения берется?
На некоторое время воцарилась тишина. Слышно было, как под нарами шуршали мыши, а в сенцах чихнул спросонья кобель и яростно заскреб лапой по шерсти, разгоняя блох. Затем Денис вновь нарушил тишину.
— Спишь, мать?
— Не–е, — вздохнула та в ответ, — не спится чтой–то…
— Слышь, Стеша, а электричество дело хорошее, зря ты давеча плевалась. Ведь без него ни в жисть не построить нам коммунизму.
— Охо–хо… — вздохнула Стешка.
— Вот тебе и «О–хо–хо», — передразнил ее Денис. — Ты ведь и не знаешь, как мы будем жить при коммунизме. Все энто брехня, что бабы будут обчими. А вот насчет сахару или керосину, к примеру, — заходи в кооперацию, бери сколько хошь, и без всяких денег.
— И мыло? — удивилась Стешка.
— Все что угодно.
— Да ну… не могет такого быть! — воскликнула пораженная Стешка. — К предмету, наши стодеревские казаки придут в лавку, позабирают всю водку и будут пьянствовать без просыпу. Они вон без коммунизму, почитай, кажон день с красными глазьями ходють, а кто ж работать будет?
Этот вопрос застал Дениса врасплох. И как это он не догадался спросить у приезжавшего недавно в коммуну секретаря райкома партии Ионисьяна насчет водки? Однако он вывернулся из трудного положения.
— Видать, чтоб не допустить такой безобразии, водку только по праздникам давать будут…
Чувствуя все же, что ответ его не рассеял Стешкиных сомнений, почесав в голове, сознался:
— Правда, про водку я толком не знаю, а вот хотя бы про одежу — слухай. Захотела ты, скажем, сапоги — надевай. Пондравилась мне зеленая рубаха — надевай. Завтра мне зеленая не по нутру — надевай, Денис Платоныч, красную. Не хочу…
— Заладил «Не хочу, не хочу», — перебила Стешка мужа. — Сегодня — новую, завтра — новую, а кто ж апосля тебя стираныe рубахи носить будет?
Этот вопрос окончательно сбил Дениса спонталыку, он и в самом деле не знал, кому при коммунизме можно будет подсунуть стираную рубаху. Однако он не сдался. Долго ворочался с боку на бок, затем сказал:
— Э, старая, тогда у людей будет много совести, потому как все будут грамотные и промеж собой чисто родные…
— Мели, Емеля, — недоверчиво хмыкнула Стешка и вздохнула. — Да ежли оно и так, все равно мы с тобой, Денис, не доживем до тоей поры.