— Хе! Разве мы сейчас живем так, как жили наши предки, — рокочет в ухо деду Чора раскрасневшийся от выпивки старик Гиши Кельцаев. — Клянусь Уациллой, мой дед был самым богатым человеком на Кавказе. Какой у него был большой дом! Ах, дом так дом! А какая красивая у него была конюшня, цэ, цэ! Такая длинная, что когда в одни двери загоняли жеребых кобылиц, то в другие двери их жеребята выходили уже взрослыми конями. Их прямо у дверей седлали джигиты и сразу — в поход.
Чора восхищенно крутит круглой, заметно полысевшей за последние годы головой и рассказывает в свою очередь, какая красивая и длинная палка была у его деда. Когда, бывало, во время уборки хлебов небо заволакивали грозовые тучи, дед надевал на палку шапку и разгонял их во все стороны. — Куда же он ставил на ночь такую длинную палку? — удивляется Гиши.
— Клал на крышу вашей конюшни, — сощуривает и без того узкие глаза Чора, из которых так и сыплются в собеседника смешинки-искры.
За столом — шум, смех, возгласы одобрения.
— Давайте, братья, споем песню! — кричит, перекрывая этот шум, Мате Караев. — Запевай, Чора.
Чора поднялся, приложил растопыренные пальцы к разнокалиберным газырям своей видавшей виды черкески:
— Спасибо, братья, за высокую честь, но я уже не гожусь в запевалы. Мой голос стал шершав и груб, как вот эта кукурузная кочерыжка в горле графина. Позовите лучше другого певца.
— Кого же мы позовем? — вскричали пирующие. — Кто лучше Чора сможет нам спеть «Песню одинокого»?
— Позовите Данелова сына, знаю что говорю.
Привели Казбека, поставили у стола — садиться за стол ему не положено, — налили вместо араки в рог пива: пей и пой. И Казбек запел про одинокого джигита, не имевшего родственников. Звонкий голос его взметнулся к потолку весенним жаворонком. Ах, как хорошо поет этот тонкошеий, худенький мальчишка! Даже слеза прошибает от его песни. До чего же жалко одинокого джигита, на которого напали с кинжалами семеро гордых братьев из чужого рода.
— Ма хур, — обратился к певцу Михел Габуев, когда тот закончил песню, — ты хорошо усладил наши сердца, да будет твоему отцу за это милость божия.
При этих словах сидящий за столом Данел гордо развернул плечи. Ему и в голову не пришло, что сын пришел на праздник без разрешения хозяев.
— Отдохни немного, прежде чем ты нам споешь песню про Батрадза, и возьми вот это, — закончил свою речь старший стола и, взяв со стола кусок пышки с рыбой, протянул малолетнему солисту. Казбек взял угощение, незаметно сунул рыбий хвост в карман длинного до колен дырявого пиджака, заменявшего одновременно бешмет и черкеску, сам принялся есть пышку, время от времени отламывая от нее куски и пряча туда же.
К нему снова подошел Михел.
— Лаппу, зачем ты кладешь в карман хлеб? — спросил он строго.
Казбек покраснел, опустил голову.
— У меня товарищ голодный, ему хочу дать, — ответил тихо.
У Михела разгладилась на лбу суровая складка.
— За то, что любишь товарища, ты молодец, — он взял со стола хлеб. — Вот тебе целая пышка, иди к товарищу и накорми его.
— А кто будет нам петь песни? — раздались голоса.
Михел поднял руку.
— Он вернется к тому времени, а пока, братья мои, — тут он прошелся взглядом по опорожненным бутылям, — проведем суд над провинившимися хуторянами... Латон Фарниев купил тачанку, он должен принести четверть араки и миску фасоли.
— Ау, господин судья, — удивился Латон. — Да ведь тачанка давно уже развалилась, от нее осталось только одно колесо.
У судьи дрогнули уголки губ от сдерживаемой улыбки.
— Вот за то, что не сберег остальные колеса, и принесешь штраф, — ответил он, а все остальные участники праздничного суда зашлись от хохота.
Хорошо, если бы праздники — каждый день. Вот так бы всегда есть вволю пшеничные лепешки с копченой рыбой, петь песни — и ничего не делать.
Казбек обсосал рыбью косточку, вытер пальцы о штаны, со вздохом посмотрел на солнце: оно еще высоко, а ему нужно возвращаться на каргиновский двор.
— Зачем спешишь? Может быть, ты будешь играть в абреки со своими телятами? — удерживал его Басил. — Пойдем лучше на Священный курган, все мальчишки туда идти собрались.
— Боюсь, Басил, — снова вздохнул Казбек. — Что если Аксан вернется, а меня нет.
— Хе! Как он вернется, если в Бугулове тоже Уацилла празднуют. Пойдем на Священный курган. Я тебе дам свою шашку, которую мне сделал старший брат. И ребятам скажу, чтобы тебя сегодня Зелимханом выбрали.
Это уж было слишком. Такого соблазна не способно выдержать человеческое сердце.
— Э, была не была, как говорил наш вахмистр Кузьма Жилин, — сморщил Казбек тонкий, как у отца, нос и махнул рукой. Ничего не случится с этими телятами. Они отгорожены от своих матерей прочной загородкой. Под ними сухая подстилка, а над ними теплое солнечное небо — что им еще надо? А что сам он ушел с база без спроса, так сегодня же праздник да и самого хозяина нет дома — не у кого было отпроситься. Можно бы, конечно, подойти к хозяйке, но она зла на него за просяные чуреки и вряд ли уважила бы его просьбу.