А потом, она и вовсе уверовала, что сможет обходиться без этих неукоснительных мер предосторожности, и что болезнь, в конце концов, не посмеет к ней приблизиться.
–
Уже и солнце зашло и снова встало, а тревога всё так же продолжали грызть Сепию изнутри. Отмахнуться от неё не получалось и она уговорила себя, что всё же сделает профилактику от Пустоты, но вот только попозже.
Прошел месяц и Сепия уже начала было задумываться, как обезопаситься от болезни.
В сети даже выискала чепушной рецепт местного знахаря, в котором значилось: «Значит, берете обычную тыковку и изо всех сил зажимаете бедрами. Но обязательно чтобы хвостик тыковки смотрел в сторону северо-востока. Теперь выгибаемся в позе разъяренного тарантула и засовываем маленькую помидорку в рот. И стараясь не раздавить тыковку, не потерять направление на северо-восток и не раздавить зубками помидор, вешаем горох на уши — и вот в таком положении строго по часовой стрелке, начинаем двигаться, приговаривая: "Пройди-уйди болячка поганая, пройди-уйди болячка поганая". И так вот часа три.»[1]
Читая отзывы воплотивших этот абсурд в жизнь, Сепия смеялась до икоты, не замечая, как меняется её состояние.
Позже, ложась спать, она почувствовала легкое недомогание — симптомы намекали на обычный грипп и в полудреме, перебирая всех кто мог бы её заразить, не нашла ничего лучшего, как обвинить начхавших на неё перелетных птиц, или пробегавших мимо свиней. Она силилась уснуть, но вместо этого, усыпила свою бдительность, упустив из виду догадку, что нечто иное прокралось в неё. Что в неё вошла Пустота.
Утром, Сепия поймала свои мысли на несколько удаленном расстоянии от своей головы. Мысли были заняты поиском хранилища для её личности, но это ни капельки не показалось ей странным, и она сочла нормальным присоединится к ним в этом поиске.
Она весь день, с интересом обшаривала взглядом все вещи в доме, представляя их в качестве мимолетных тайничков для своего переселения, но так и не смогла остановиться надолго ни на одном из предметов.
Пустота пустила в ней корни сразу же, за сутки полностью заполнив собой оболочку Сепии. И когда на следующий день, девушка открыла глаза, то почувствовала себя в своем же теле — чужой, ей будто было в себе мало места.
Соседи тут же прознали об её хвори, и когда Сепия выходила на улицу — старались смотреть на неё вполглаза, про себя гадая — выздоровеет она, или нет.
Но ничего из этого Сепия не замечала. Прежний мир для нее больше не существовал.
Её тело дышало, двигалось, ело, спало, но без её присутствия — все это делала за неё мышечная память. А сознание Сепии в это время, беспомощно повисло на поверхности тела, ей когда-то принадлежащего. Она боялась быть унесенной порывом ветра, или сорваться с себе под напором проливного дождя — теперь она жила в постоянном страхе упасть и затеряться среди кучи предметов, между миллионов выборов — кем же ей теперь быть.
Её пугало открытое пространство, хотелось где-то спрятаться — желательно внутри — привычно запрыгнув в голову, в область сердца, или в живот, но теперь там всё было занято Пустотой, которая вытеснила её полностью.
Безопаснее всего она ощущала себя в ушной раковине, но болезнь прогрессировала, толкая её всё дальше — за свои пределы, к другим рубежам.
И вот в один из дней, в то время, когда её тело занималось готовкой, какая-то чужеродная сила, притупив в ней инстинкт самосохранения, выманила сознание Сепии на кончик собственного носа, обратив её взор на кухонную занавеску. Сидя на низком старте у себя на носу, она в трепетным предвкушением нацелилась на вожделенную цель — в мечтах уже допрыгнув и растворившись в ней.
Инстинкты, влекомые туманной мечтой, подстегивали её — громыхая кастрюльными крышками на сильную долю, при каждом порыве прыгнуть. Сосредоточившись на прыжке она спрыгнула, но не рассчитала свои силы и её занесло в струю раскаленного пара, валившего из кастрюли.
Шок и боль, так часто рушащие человеческие жизни, в этот раз, волей судьбы, стали её союзниками — вернув её с полпути обратно, заодно пробудив ней силы протиснуться под собственный покров и растолкав Тесноту, снова стать собой, с прежней силой ощутив свое тело.
Теперь Сепия знала, как болезнь завладевает человеком навсегда — стоило бы ей допрыгнуть до занавески — она бы тут же, втихаря от самой себя, подтасовала несовпадающие признаки и навсегда позабыв кто она на самом деле, отождествила себя с куском материи, беззаветно слившись с ней навсегда. Или, так бы и блуждала от предмета к предмету, пока пелена предрассветного тумана, не втянула бы её в свою гущу, бесследно рассеявшись вместе с ней с первыми лучами солнца.