Но ведь вы сами решили жить здесь? В этой маленькой деревушке?
Не совсем так. Вначале я жил под Парижем и учился в Нантерском университете. А потом, когда я получил право преподавать, министерство просвещения просто направило нас с женой в эту нормандскую деревушку. И вот тогда мы вдруг поняли, что у нас стало значительно больше свободного времени, чем прежде. И нам захотелось не только преподавать, но и заниматься чем-нибудь еще, каким-то творчеством. Оказалось, жизнь в провинции дает нам свободное время. Например, то время, которое обычно проводят в транспорте, — мы в это время могли творить. Кроме того, когда живешь в глуши, куда меньше тратишь. И мы стали переходить на неполную рабочую неделю, так сказать, преподавать поменьше — зато выгадывать время, чтобы писать или рисовать. Но своими рассказами я очень долго — я вам уже говорил — не зарабатывал ни гроша. Успех пришел ко мне совсем недавно. Ну вот, а тогда можно было жить просто так: иметь дом, сад, писать, заниматься любимым делом. Зачем уезжать куда-то, когда и без того хорошо?
Есть ли у вас какие-то друзья в Париже? В литературной среде?
Трудно сказать. По правде говоря, немного. С какими-то писателями мы дружим, кое-кого я знаю в лицо. В частности, я дружен с Аленом Жербером. С некоторыми я постоянно переписываюсь, но видимся мы редко. Нет, в парижской литературной среде у меня довольно мало друзей. Так уж сложилась жизнь, что у меня оказались иные друзья… Но вот переписываться с теми писателями, которые мне нравятся, я действительно люблю. Эту возможность я ценю.
А в философском смысле — если можно так выразиться — в чем различие между жизнью в Париже и здесь, в маленькой деревушке?
Думаю, если бы я жил в Париже, то все равно был бы писателем. Париж, как вам сказать… Мое отношение к нему дает почувствовать как раз моя последняя книга, над которой я сейчас работаю. Я в ней коллекционирую выражения, словечки, которые слышишь в кафе, на вокзалах… О-ля-ля! В Париже такого наслушаешься! Это нескончаемый спектакль — надо только уметь слышать, смотреть. Здесь то и дело встречаешь людей, которые та-ак выдрючиваются. Ну что еще… Так вот… Смотреть на Париж как бы из зрительного зала очень приятно, мне это страшно нравится. А провинция — ну, это другое дело, тут не спрячешься, тут на улице всех знаешь и все знают тебя. Но мне, кстати, это нравится. Моя жена тут даже сказала мне как-то, что будет баллотироваться в муниципальный совет. Да… Мне нравится вот так узнавать людей на улице.
Вы сказали, что поначалу хотели стать журналистом. А что вам помешало?
Что помешало? Я стажировался в одной большой газете, а потом понял, что нужно положить лет двадцать на то, чтобы… нужно накопить опыт, чтобы научиться писать газетные статьи. Кроме того, вся эта среда мне показалась довольно тягостной. И я сбежал — просто захотел оказаться в моей школе к началу учебного года. Так я бросил журналистику.
В ваших текстах постоянно встречаются два слова: импрессионизм (мы его уже упоминали) и, наверно, еще одно — вкушать, смаковать. В какой степени эти слова выражают ваше мировосприятие? И какой смысл вы вкладываете в последнее слово? Есть ли у вас специальный интерес к кухне, к приготовлению пищи? Метафоры питья и еды очень важны для вас — видимо, не случайно вы пишете о том, кто «пьет время», или сами метафорически «вкушаете» что-либо…
Несомненно, ощущения для меня очень важны. Я сенсуалист по своему мировосприятию. Мы чувствуем жизнь… Ну да, жизнь следует созерцать, и больше того — надо ее поглощать, впивать, словом, надо ее чувствовать. Это чувственное ощущение жизни для меня играет огромную роль. Для того, кто, как я, любит рыться в памяти, трудно переоценить роль запахов. И, конечно, еда и питье — это тоже в моей природе. Я ведь гурман. И в моем отношении к жизни — то же самое гурманство. Но есть во мне и другое начало… как бы узкая пограничная зона… Примерно так: мое мироощущение, не теряя чувственности, граничит со спиритуализмом… Здесь я могу рассказать забавную историю. Когда я делал свою первую важную передачу (она была о «Первом глотке пива»), писательница, которая беседовала со мной — Мари Руане, очень хорошая, — сказала мне… А мы обсуждали с ней мой текст о зеленом горошке, о том, как его лущить. Так вот, она сказала: «На мой взгляд, когда так рассуждают о зеленом горошке, в этом есть что-то францисканское. Как будто говорят: „Брат мой зеленый горошек…“» И вправду: зеленый горошек, мы его едим, но в то же время… Да, я думаю, она права… Как бы сказать… Я вкушаю его и как духовную пищу.