Нет, в группе я больше не играю, но дома у меня есть фортепьяно. Я играю, чтобы расслабиться, импровизирую, чтобы расслабиться. Сочиняю музыку для собственного развлечения, но это — дело глубоко личное. Других я своей музыке больше не подвергаю, считаю, что их надо щадить.
Музыка для вас — отдых или источник для творчества?
Пожалуй, да, музыка способствует работе — в зависимости от того, какой роман я в данный момент обдумываю. Игра на фортепьяно помогает мне перевоплощаться в своих героев. Те творческие импульсы, что я переношу на бумагу, находят выход и в музыке, которую я играю. Эти две вещи дополняют и, возможно, отчасти обогащают друг друга. Так что да, наверное, это так.
Ваши музыкальные вкусы менялись с годами?
Наверное, с годами я, подобно многим, больше тяготею к классической музыке. Слух стал более тренированным, поэтому я способен слушать больше современной классической музыки, чем раньше, немного лучше способен ее понимать. Но бывает, когда просидишь три-четыре часа за рабочим столом — пишешь или просто думаешь о том, что писать, — тебе нужно одно: популярная песенка минуты на три, простая, полная энергии. Нужна своего рода отдушина. Обычно я за работой слушаю музыку, и эту музыку необходимо выбирать очень тщательно. Ничего слишком отвлекающего, ничего слишком сложного я, когда пишу, слушать не могу. Поэтому часто перед началом рабочего дня я первым делом беру свой iPod и составляю список — около 20 треков, которые буду сегодня слушать, таких, что, как мне кажется, дополнят ту вещь, которую я пишу, ту главу или сцену, над которой работаю, — одним словом, помогут мне.
А в подростковом возрасте какую музыку предпочитали?
Мой подростковый возраст пришелся на семидесятые. Это была золотая пора для музыки того рода, что теперь называется прогрессивным роком. Мои вкусы были достаточно нетипичными для подростка — вместо самых популярных групп я слушал довольно малоизвестные британские группы: «Henry Cow», «Hatfield & The North», «Gentle Giant». Все это были музыканты, которые пытались соединить сложный характер современной классики с энергией поп-музыки. Вот что мне нравилось слушать. Но потом я заметил, что отец приносит домой классические записи, он покупал их в обеденный перерыв. Я начал слушать таких композиторов, как Равель, Дебюсси, Стравинский, и понял: моя любимая музыка, которую я раньше считал оригинальной, на самом деле произрастает из произведений, написанных 80 лет назад. Так я увлекся этими композиторами. Вот эти два типа музыки — классику конца XIX — начала XX века и прогрессивный рок 70-х годов — я с огромным удовольствием слушаю до сих пор.
Отношение к рок-музыке 60–70-х отразилось на ваших книгах?
Когда я писал роман «Клуб ракалий», меня поразило такое совпадение. Панк-рок возник в 1976-м — кстати, начиналось все это как раз тут, на Кингс-роуд. В то же самое время произошли изменения в британской консервативной партии: у нее появился новый лидер некто по имени Маргарет Тэтчер по чьей инициативе был взят курс в новом направлении, политика Великобритании начала поворачивать в другую сторону. В обоих случаях на арену — музыкальную, политическую — вышла энергия нового типа. В каком-то смысле для многих людей это походило на глоток свежего воздуха, вокруг происходили очень интересные вещи; с другой стороны, во всем этом, как мне виделось, был определенный деструктивный элемент. Одним словом, в романе я, как мог, попытался развить эту аналогию. Однако я далек от того, чтобы называть это новой теорией, политической или культурной, — для меня это просто интересное сочетание событий. Панк-рок поначалу считался движением рабочего класса, голосом или возможностью самовыражения угнетаемых нижних слоев общества. Но если посмотреть по-другому, то это было начинание весьма циничное, полностью подчиненное идеям капитализма. В той музыке, в панк-музыке, было больше фабричного производства, меньше аутентичности — теперь это заметно, поначалу она казалась более аутентичной, чем сейчас. И точно так же та волна энергии и новых идей, которые, по мнению некоторых, появились в стране благодаря миссис Тэтчер тогда, в 79-м, — теперь, оглядываясь, мы понимаем, что их влияние оказалось более деструктивным, чем представлялось в то время.
Как возник замысел дилогии?
«Клуб ракалий» я начал писать еще в школе, когда мне было лет шестнадцать-семнадцать. На самом деле, о чем еще может писать школьник, если не о школьной жизни, что он еще знает? Что я еще знал в то время? Вообще, я писал рассказы с восьми лет, постепенно они росли, превращались в романы. A в старших классах школы, когда мне было шестнадцать или семнадцать лет, я начал писать эту книгу — в высшей степени автобиографическую, весьма неоригинальную, о школьнике в состоянии депрессии, подростке невротического склада, у которого проблемы с девушками и все прочее. К счастью, я ее отложил, помнится, после каких-нибудь 40–50 страниц. Но замысел остался — написать книгу, где дело происходит в школе. Мне нравилась идея использовать школу в качестве своего рода микрокосма, модели общества в целом. Отчасти эту идею подал фильм «…если», знаменитый фильм британского режиссера Линдси Андерсона, снятый в 68-м. Там школа — метафора, с помощью которой изображены события, происходившие во всем мире в тот год. Короче говоря, роман я отложил, прошло, если не ошибаюсь, 20 лет, я собирался писать новую книгу и, вспомнив тот замысел, решил: вот что мне хочется начать, прямо сейчас. Я всегда планировал превратить эту идею в roman-fleuve, роман в нескольких томах. Знаете, многих романистов на определенной стадии их карьеры привлекает подобная идея — над многими книгами висит тень Пруста, многих притягивает эта замечательная возможность написать серию книг, в которой будет заключена целая жизнь — и на создание которой может уйти вся твоя жизнь. Я составил нечто вроде плана: серия из шести книг, начинается все в школе, то есть с романа, который впоследствии стал «Клубом ракалий». Но что-то, какой-то внутренний голос мне подсказал, что все шесть романов мне никогда не написать — слишком уж грандиозная затея. Возможно, дело тут было в том, что не хотелось столько времени проводить с одними и теми же персонажами; ведь на написание шести книг мне потребовалось бы лет, наверное, 20. В общем, в конце концов я решил написать только первую и последнюю книги, часть первую и часть шестую, а те, что между ними, пропустить. Этот план казался более заманчивым, чем первоначальный: написать первую книгу, вторую, а лотом так и не закончить все произведение и превратиться в эдакого неудачника. Но две книги, я решил, потяну. Тем самым, «Клуб ракалий» — часть первая, «Замкнутый круг» — часть шестая, а остальных не существует.