Поэтому вы пользуетесь успехом во Франции?
Да нет, не знаю, чем это объясняется. Да и никакой издатель, наверное, не сможет объяснить, почему такая-то книга пользуется успехом в одной части мира, а в другой — нет. Мои книги очень популярны во Франции, Италии и Греции, а в Испании и Германии совсем непопулярны. Почему это так, не знаю. По поводу Франции я заметил одну вещь. Я стал пользоваться там успехом после выхода книги «Какое надувательство!». Это был мой четвертый роман; первые три ни на какие языки не переводились. Мой агент объяснял это так: издатели в других странах эти книги прочли и решили, что они слишком английские. Это выражение то и дело повторялось: слишком английские. Потом вышла книга «Какое надувательство!», права на нее были куплены во многих европейских странах, я спросил своего агента, чем она им так понравилась, и ответ был: она же такая английская. Не знаю, где проходит грань между «таким английским» и «слишком английским». Но знаю, что французам нравится то, что у них считается — что бы они там под этим ни понимали, — то, что считается английским юмором. Им нравится Ивлин Во, нравится Том Шарп, нравится сатира, ирония. Они воспринимают «Какое надувательство!» как продолжение той же традиции, и это, по-моему, одна из причин их интереса. К тому же то, что в этой книге высмеивается, те «английские» стереотипы, что известны во всем мире: большое семейство, фамильное гнездо, дворецкий, загадочное убийство — завязка, ставшая столь популярной благодаря Агате Кристи, — хотя я в книге над этим издеваюсь, но все это там есть, присутствует, и людям нравится об этом читать. Одним словом, книге, кажется, удалось донести то «истинно английское», что издавна хорошо воспринимали за границей, что хотели печатать.
Вы пишете в русле английской литературной традиции?
Наверное, у каждого писателя существует своя традиционная школа, к которой он тяготеет сильнее, чем к другим. В моей, полагаю, можно достаточно легко опознать английскую, но почему это так, я никогда не понимал. Мой любимый писатель — Генри Филдинг. В его романе «Том Джонс», как принято считать и сегодня, воплощены все главные английские черты. В географическом смысле данное повествование дает нам возможность отправиться в путешествие по Средней Англии середины XVIII века. Еще я люблю Диккенса, который, разумеется, замечательно писал о Лондоне; к тому же это — один из величайших английских авторов, говоривших об общественном сознании. В его романах изображено в мельчайших деталях невообразимое множество классов, социальных слоев и так далее. Столь ярких картин викторианской Англии не было ни у кого. В то же время у меня много любимых писателей в других европейских странах. Богумил Грабал в Чехии, Пруст, австриец Музиль… Чего я не чувствую, так это особой близости к американским писателям. Я мало их читаю. Те гиганты американской литературы, которых многие мои современники-британцы называют своими кумирами — например Мелвилл или Фолкнер — я, конечно, восхищаюсь этими писателями, но в их книгах нет ничего, что было бы обращено ко мне напрямую в той мере, как это бывает с книгами европейских и в особенности английских авторов.
Американские писатели вас никогда особо не интересовали?
Видимо, нет. Я живо помню, как читал «Над пропастью во ржи», что, конечно, типично для подростка. Книга меня захватила, но лишь как портрет разочарованного поколения, а не потому, что там говорилось об Америке. То же с Полом Остером: мне очень нравится этот автор, но книги его я читаю как внутренние драмы, как психологические романы, не имеющие определенной национальности. По сути дела, если какое-то национальное начало в нем и есть, я бы его скорее назвал писателем европейским, а не американским.