Добавлю, если позволите, еще пару слов: в некоторых романах религия у меня полностью отсутствует. В ряде моих романов нет явно выраженной религиозной, католической темы. Как правило, это романы комические. Часто они… В них часто говорится с комическим оттенком о разных сексуальных проступках — о супружеской измене и так далее. Как известно, для католиков эти явления всегда сопряжены с чувством вины и всяческими серьезными проблемами. Поэтому, желая обсудить подобные темы в шутливой форме — например; в романе «Мир тесен» говорится о том, как ведут себя профессора на конференциях; в «Академическом обмене» — о парах, меняющихся партнерами, — я намеренно не делаю своих героев носителями католических принципов. Это слишком усложнило бы ситуацию. Ведь один из жизненных парадоксов заключается в том, что любое поведение можно рассматривать как в комическом, так и в трагическом свете. Супружеская измена может быть предметом фарса, а может — трагедии, как в «Анне Карениной». Все зависит от угла зрения. Так что да, у меня есть и такие романы. Еще один пример — «Хорошая работа», это пример совершенно секулярного романа. Главные герои — люди абсолютно нерелигиозные, они, подобно многим в сегодняшней Британии, никакими религиозными убеждениями не обладают.
Как у вас возник интерес к карнавалу?
Я долгие годы был профессором английского языка, в свое время много занимался теорией литературы. В процессе этой работы я, как и ряд других западных ученых, открыл для себя труды Михаила Бахтина. По-моему, я одним из первых в Англии на него вышел, если говорить о специалистах по английской литературе. Бахтин не только ответил на множество вопросов о романе как художественной форме, интересовавших меня с точки зрения критика; он, по сути, еще и разъяснил мне смысл моих собственных книг. Бахтин для меня — это идея карнавала, которую я впервые встретил в его книге о Рабле; концепция романа, из этого понятия карнавала появившаяся и состоящая в том, что роман — форма по существу разрушительная, антиобобщающий жанр в отличие от классической трагедии, или стихотворения, или эпического произведения, где автор придерживается единого стиля, тем самым навязывая читателю определенное мировоззрение. Роман, по словам Бахтина, есть смешение разных стилей; в нем высокий литературный стиль сочетается с популярным, простонародным, грубая, телесная комедия — с идеями. Как следствие, роман — уникальный вид литературы. Вот так я понял, почему меня привлекает роман как жанр за счет чего мне удалось написать комические романы об университетской жизни, которую сам я воспринимал очень серьезно. Я писал их, оставаясь профессором, занимаясь весьма серьезными литературными исследованиями, но в то же время сумел рассказать об этом в сатирическом, пародийном духе — например в романе «Мир тесен». «Мир тесен» — карнавальный роман об академическом мире. Ученые в большинстве стран континентальной Европы восприняли его с немалым удивлением: как можно написать подобный роман и при этом продолжать строить из себя профессора! В континентальной Европе это дело почти неслыханное. Именно поэтому так называемый университетский роман — жанр едва ли не исключительно англо-американский. В Европе университетских романов немного.
Как вам удается совмещать академические занятия и литературу?
Я принадлежу к поколению английских писателей, карьера которых началась в 50-е годы. Многие из нас, будучи не в состоянии даже представить себе, как можно зарабатывать на жизнь одним писательством, пошли работать в университетскую систему, в то время быстро растущую. Это был способ прокормить себя и свою семью. Романы мы писали в свободное время. Я — один из таких писателей. В своих книгах мы неизбежно обращались к той среде, в которой жили. Университетский роман сделался довольно распространенной формой как здесь, так и в Америке, где произошло то же самое, но в более широком масштабе. Насколько я знаю, многие из тех, кто пошел по этому пути, бросили науку, как только добились литературной известности, и сделались свободными художниками. Я поступил так далеко не сразу — отчасти потому, что я человек более осторожный, у меня была растущая семья и все прочее, но еще и потому, что действительно получал интеллектуальное удовлетворение от преподавания в университете, от теоретических и практических занятий критикой. Одним словом, я пытался совмещать эти два вида писательства. Художественные книги, по моему опыту, писать куда сложнее. Я испытываю облегчение, когда роман закончен и не нужно сразу начинать думать о следующем — можно писать эссе, критические вещи о литературе уже существующей. Так что все выходило вполне удачно — по сути говоря, мне всю жизнь удавалось сочетать работу над романами с критической деятельностью, даже после того, как я ушел из университета. Эти два занятия у меня никогда не вступали в интеллектуальный конфликт между собой. У многих дело обстоит по-другому. Разбираться в механике процесса, постоянно анализировать литературу — для многих это было бы препятствием в их собственном писательском творчестве. Это вопрос характера. Мне кажется, что эти занятия дополняют друг друга; я считал и по-прежнему считаю, что навыки литературного критика помогают решать проблемы, возникающие, когда пишешь сам. Возможно, в моих книгах… Иногда меня упрекают в том, что я слишком требователен к читателю — наверное, это преподавательская привычка, когда пытаешься достучаться до студента на последней парте, который не слушает. Короче говоря, противоречия тут если и были, то главным образом личного, психологического плана. Ведь личность, статус профессора даже в Англии, где обстановка более демократичная, чем в большинстве европейских стран, подразумевает существование определенных обязанностей, некую серьезность. Особенно это становится заметно с возрастом, при продвижении наверх. Роман как литературный жанр целиком противостоит подобным вещам. Писатель по природе своей — анархист, разрушитель, выискивающий слабости, противоречия, недостатки в обществе, в том числе и в этом тесном мире, в университетской среде. Вот я и пытался решать эту проблему, если ее можно так назвать, путем раздвоения — почти 30 лет вел довольно шизофреническое существование. В университете держал себя как ученый, занимался серьезной критикой, со всей ответственностью относился к преподаванию. Со студентами я свои романы не обсуждал. Разумеется, мне было известно, что те их читают — они продавались в университетском книжном, я каждый день проходил мимо полки, на которой они стояли, но обсуждать никогда не обсуждал. Не выступал с чтениями в студгородке — в других университетах выступал, но не в своем собственном. Таким образом я старался отделить свое писательское «я» от «я» научного. С какого-то момента, когда я стал относительно известен, это сделалось очень трудной задачей. Пожалуй, в этом отношении переломным стал роман «Хорошая работа». Именно тогда я вышел на досрочную пенсию. В психологическом смысле это было настоящее облегчение. Ведь действие романа явно происходит в Бирмингеме, университет физически представляет собой мой собственный. Не успел он выйти — точнее, в процессе его издания, — мне заказали написать сценарий для телесериала по нему. Фильм снимали здесь, в Бирмингеме. Университет, к неудовольствию некоторых сотрудников, разрешил «Би-би-си» проводить съемки в студгородке. Мое повествование разыгрывалось в том самом месте, где я прежде работал профессором. Я наблюдал за съемками: выйду из дому, вот отсюда, пройду полмили до входа в Бирмингемский университет, а там уже появилась вывеска «Университет Раммиджа» и разыгрывается сцена, которую я сам придумал. Забастовка университетских преподавателей, везде пробки, крик стоит… Сон, да и только. Я что-то там придумал, а теперь люди это изображают, на это тратится куча денег. Очень странное ощущение. Но оставайся я преподавателем, оно, это ощущение, было бы не из приятных. В общем, я рад был, что вышел на пенсию именно тогда.