— В целом ты прав, — сказал Петр Иванович, — но иногда лишку хватаешь. Разве не из просвещенных стран ученье идет? Где издали твои труды, в Петербурге или Дижоне?
— Да разве я противу наук? — сказал Самойлович. — Я противу того, чтобы петух по-кошачьи мяукал да еще умным котом себя полагал.
— Меж французом и русским меньше разницы, чем между птицей и зверем, — возразил Петр Иванович, — не кукарекаем, не мяукаем, а говорим словами, значит, можно найти согласье.
— Знаем мы наше согласье! — воскликнул доктор. — О проекте Платона Зубова слыхал? Он перед императрицей границы Российской империи начертал да столиц в ней шесть — Санкт-Петербург, Москва, Берлин, Вена, Константинополь и Астрахань.
— Мало ли сумасбродов, — сказал граф.
— Вольный дух глупому в голову бьет. Ты верно говоришь, что императрица жаждет просвещенья. Только просвещенье указом не насадишь, сверху не спустишь. Триста лет орды — вот наше просвещенье. Ты, верно, знаешь французскую поговорку: «Поскобли русского, под ним окажется татарин». Слыхал историю про Каррика?
Случай с банкиром Карриком
Этот странный случай лучше рассказать отдельно, ибо он показывает нравы нашего века в смешном и одновременно ужасном виде. Я слышал эту историю не только из уст доктора Самойловича, но и от прочих лиц, так что сомневаться в ее достоверности не приходится, как бы она ни была невероятна.
Это произошло в Петербурге в царствие Екатерины. Императрица охотно принимала и обласкивала заезжих людей, даже зазывала их с помощью указов. Таким образом, во многих российских городах появились торговые лавки, пансионы и мануфактуры, основанные предприимчивыми европейцами. В России они столкнулись с благожелательством, добродушием, но и дикими нравами в господских домах. Так что неудивительно, если гувернера-француза высекли на конюшне, а голландского инженера услали в Сибирь.
Случай с банкиром Карриком особенно ярок.
Шотландец Каррик процветал в Петербурге. Его банкирский дом был надежен и состоятелен. Каррика знала и милостиво принимала сама императрица.
Однажды Каррик в шлафроке пил свой утренний кофе, как к нему в сопровожденье солдат явился петербургский полицмейстер, человек недалекий, но исполнительный и трудолюбивый.
— А что, Фрол Петрович, не желаете ли кофе? — приветствовал его Каррик.
— Да нет, Якоб Бертович, я по делу, — утирая красное, взволнованное лицо, отвечал полицмейстер.
— Да что за дело с утра? — спросил банкир.
— Да уж и не знаю, как и подать вам, — ответил несчастный полицмейстер.
Банкир смекнул, что дело нешуточное, и нажал на полицмейстера с расспросами. Но тот никак не мог решиться сообщить, с чем приехал.
— Да уж не впал ли я в немилость к матушке-императрице? — воскликнул банкир больше в шутку, чем всерьез.
— То-то и оно, — сказал полицмейстер.
— Как? Я только вчера беседовал с императрицей, она была со мной ласкова и мила!
— Бог его знает, Якоб Бертович, может, не то что сказали, матушка и припомнила задним числом.
— Но в чем я виновен? — спросил банкир, встревожившись не на шутку.
— Хотел бы я знать, — сказал полицмейстер, снова вытирая свой потный лоб. — Да нам секретов не открывают. Наверное, в чем-то ужасном, раз наказанье такое.
— Как? — изумился банкир. — Уж сразу и наказанье? Неизвестно за что, без суда, без объяснений?
Полицмейстер вздохнул и пожал плечами.