— Господа, — объявил чуть запыхавшийся Струнский, — позвольте сообщить, что наша гостья не может открыть своего имени, она путешествует инкогнито. Вы можете называть ее госпожой Черногорской, как сама она к тому изъявила желанье.
Легкая улыбка скользнула по губам незнакомки, и она согласно наклонила голову.
Что ж, путешествие инкогнито в наше время не редкость. Многие знатные особы по тем или иным причинам предпочитают скрывать свое имя. Достаточно вспомнить поездку знаменитой княгини Дашковой в Европу. Она путешествовала под именем госпожи Михалковой, а в иных местах позволяла себе представляться актрисой, ищущей ангажемента. При этом все знали, что перед ними сподвижница русской императрицы, способствовавшая восхождению ее на престол.
Но кто скрывался под именем госпожи Черногорской? В Борисполе она упомянула, что совершает поездку «по высочайшей воле». Струнский, конечно, об этом знал, иначе бы он не принял гостью так пышно.
Слуги помогли госпоже Черногорской снять редингот, но, оставаясь в шляпе, она направилась в залу. Плафон Струнского ее, кажется, не впечатлил. Она едва приподняла голову, отогнув верхнюю полу шляпы. Затем она устроилась в кресле и обмахнулась веером.
— Господа! — воскликнул Струнский, покраснев от волнения. — Позвольте начинать чтение! — При этом он поманил пальцем Курячина, и тот со вздохом придвинул свое кресло вплотную к Струнскому.
Лакей Гораций внес на золотом подносе бумажный свиток. Струнский развернул его, покашлял и принялся торжественно читать:
Здесь лицо Струнского покривилось, он быстро выхватил платок и промокнул им увлажнившиеся глаза. В этот миг Курячин испуганно от него отшатнулся и, как выяснилось впоследствии, не напрасно. Лишь только чтение возобновилось и возбужденный декламатор прокричал: «О ты, котора прославляешь подвижников геройский дух!» — он так ущипнул Курячина, что несчастный помещик подпрыгнул на месте. И дальше в самых, как ему казалось, возвышенных местах Струнский немилосердно щипал Курячина, так что к концу чтения тот вовсе извелся, но тем не менее первый усердно захлопал.
— Браво! Бис! — восклицал Курячин. — То-то матушка разомлеет!
Хлопали для приличья и мы, а Струнский вытирал взмокший лоб и растроганно улыбался. Госпожа Черногорская веера из рук не выпустила, а потому хлопков от нее сочинителю не досталось.
Тут лакей Гораций подал новый поднос, на нем возвышалась сверкающая горка.
— Ну, сколько? — спросил Струнский.
— Трех только и не добрали, — ответил Гораций трясущимися губами.
— Трех, — задумчиво повторил Струнский. — Ладно, ступай.
— Ваше сиятельство!.. — Гораций умоляюще приложил руку к груди.
— Ступай, ступай! — повторил Струнский.
Лакей удалился. В разговор вступил Петр Иванович.
— Как я понимаю, слуги собирали рассыпанный мною бисер, — сказал он.
— Так, батюшка, так, — ответил Струнский. — Коли рассыпали, надо собрать. Да вы ни при чем, веревочку только расстригли.
— Что же, за три бисеринки наказанье будет? — спросил Осоргин.
— Бог с вами, граф! Какое там наказанье, третейский суд.
Струнский охотно разъяснил суть дела. Дочка Горация Акулька полюбила конюха Яна и сошлась с ним без ведома хозяина. Правила Струнского этого не позволяли, он женил и выдавал замуж сам. Слуги, стало быть, провинились.
— Да я не стал бить их кнутом, — сказал Струнский, — и Яна в солдаты не отдал. Пусть фатум решает. Сколько бисеру не добрали, столько Янке с Акулькой в темной на воде и хлебе сидеть.
— Три дня? — спросил Петр Иванович.
— Ну уж, — Струнский картинно поежился, — три года!
— Позвольте! — воскликнул Осоргин. — А если бы тысяча бусин под землю ушла?
Струнский только руками развел.
— И не жалко вам, любезный хозяин, своих людей? — внезапно спросила госпожа Черногорская.
Струнский вздохнул и ответил кротко:
— Людей-то много, а вот закон един.
— Какой же тут закон? — спросила незнакомка. — Такого закона я в наших сводах не читывала.
— А в моих сводах есть, — отвечал Струнский, — уж поверьте, милостивая государыня, я этот народец знаю, он до высших законов еще не дорос.